В имении Нордман в Финляндии, ставшем потом такими знаменитыми «Пенатами», Репин поселился в конце 1900 года. Здесь был налаженный быт и во всем чувствовалась крепкая рука хозяйки, ее вкус и пристрастие к оригинальничанию. Всюду висели объявления, плакаты, которые призывали гостей (а на знаменитые среды в «Пенаты» их приезжало немало) заниматься самообслуживанием, типа: «Не ждите прислуги, ее нет», «Все делайте сами». За столом по очереди разливал суп тот человек, на кого выпадал жребий. Не умеющего сладить с этой обязанностью штрафовали, заставляя тут же экспромтом произнести речь. Были пластические танцы под граммофон и многое другое. Все эти забавы поначалу развлекали Репина, и он охотно принимал участие в импровизированных спектаклях.
Нордман приучила Репина к вегетарьянству (сама она не ела даже яиц и не пила молока, готовила отвары из свежего сена в качестве здоровой питательной пищи). Репин все это терпел, но когда вырывался в Петербург, то с удовольствием набрасывался на настоящий бифштекс, правда прося при этом сотрапезника не рассказывать Наталье Борисовне о своем жутком «падении».
Пятнадцатилетний период жизни Репина с Нордман не был плодотворным для его творчества. Стасов писал Марку Антокольскому, давнему другу Репина, 23 мая 1901 года о том, что Репин «совершенно иссяк и утомился и ничего, кроме портретов, не может и не хочет делать. Кажется, творчества более у него нет». Кабинет Репина Стасов назвал «попугайной клеткой».
Но, как известно, в клетке долго не усидишь. 12 октября 1912 года Корней Чуковский записывает в дневнике:
«И. Е. был у меня… Он расходится с Нат. Борисовной… В среду был у И. Е-ча. Н. Борисовны нет. Приехали: Бродский, Ермаков, Шмаров. И. Е. не только не скрывает, что разошелся с Н. Б., а как будто похваляется этим. Ермаков шутил, что нас с М. Б. нужно развести. И. Е. вмешался:
– Брак только тот хорош, где одна сторона – раба другой. Покуда Н. Б. была моей рабой (буквально!), сидела себе в уголке, – все было хорошо. Теперь она тоже… Одним словом… и вот мы должны были разойтись. Впрочем, у нас был не брак, а просто – дружеское сожитие. И с этих пор наши среды… Господа, это вас касается… Я потому и говорю… примут другой характер. Я старик, и того веселья, которое вносила в наши обеды Н. Б., я внести не могу. Не будет уже тостов – терпеть их не могу, – каждый сможет сесть где вздумается и есть что вздумается… Можно хотя бы начать с орехов, со сладкого, – если таковое будет, – и кончить супом…»
В 1910 году вышла в свет книга Нордман-Северовой «Интимные страницы». На обложке – изображение автора. Рисовал сам Репин. Книга эта своими откровенными подробностями возмутила многих. После ее прочтения Стасову захотелось, по его признанию, «просто задрать юбки этой бабе и высечь». Конечно, сурово. И все же суровее человек судит сам себя.
Финал Натальи Борисовны был горек. Исполняя как-то танец босоножки на снегу, она простудилась. Слегка. Обострился туберкулез. Уехала лечиться в Швейцарию, причем как уехала! Благородство своего отношения к Репину доказала тем, что, не желая обременять его своей тяжкой болезнью, ушла из «Пенатов» – одна, без денег, без каких-либо ценных вещей. Удалилась в Локарно, в больницу для бедных. Из больницы прислала письмо, что «там я поняла, что я никому не нужна. Ушла не я, а принадлежность «Пенатов». Кругом все умерло. Ни звука ни от кого». От денег, которые ей послал Репин, она отказалась.
Не знаю, как другим, но лично мне кажется, что нельзя Наталью Борисовну мазать только черной краской, как это делают почти все мемуаристы. Было в ней плохое, но было и хорошее, впрочем, как в каждом из нас. Все дело в пропорциях!..
Обратимся к дневнику Чуковского. 19 июня 1914 года: «Пришел Федор Борисович, брат Нат. Борисовны, циник, чиновник, пьянчужка. И. Е. дал ему немного денег. Ф. Б. сказал, что получил от сестры милосердия извещение, написанное под диктовку Н. Б., что она желает быть погребенной в Suisse.
– Нет, нет, – сказал И. Е., – это она, чтоб дешевле. Нужно бальзамировать и в Россию, на мое место, в Невскую Лавру…»
Никакой, конечно, Лавры не получилось. Более того, когда два года спустя, в 1916 году, навестить Репина приехала Веревкина, то она была поражена, до какой степени стерлась из памяти художника женщина, с которой он прожил рядом больше пятнадцати лет. Он никогда о Нордман не вспоминал, не чувствовал потребности говорить о ней. «Я спрашивала себя: неужели он мог забыть этот период своей жизни?» – удивлялась в своих воспоминаниях Веревкина. А вот так – забыл.
Шестнадцать лет прожил Репин без Нордман. Освободился из-под несколько назойливой опеки Натальи Борисовны, но обрел ли свободу? Не было ни свободы, ни радости. Не было рядом и близкого человека. Дома жила больная дочь Надя, а по соседству – сын Юрий, который с годами превращался в человека религиозно помешанного и все время мечтал о путешествии по «святым местам». Первая жена умерла в 1919 году. Дочь Вера, неудавшаяся актриса, переехала в «Пенаты», но от этого стало не теплее, а еще неуютнее. Репина окружали совсем чужие ему люди.
Скульптор И. Гинцбург, посетивший Репина в 1930 году, сделал такое горестное заключение: «Он узник, заложник в руках тех, кто из чувства мести и злобы готовы запачкать все прошлое, славу и имя великого русского художника, который своим творчеством принадлежал и будет принадлежать свободной России».
Напомним политическую ситуацию: Репин вне родины. Русские расколоты на своих, «красных», и чужих – «эмигрантов». Между ними ненависть и вражда. Репин – в центре и в жутком одиночестве. Жизнь в «Пенатах» почти замерла. Силы художника убывают, но он упорно каждое утро поднимается в свою мастерскую.
Но возраст, возраст. Репин угасал, а безжалостная дочь Вера все подсовывала ему рисунки, наброски, этюды и эскизы на подпись, уже думая о том, какую ценность они будут представлять после смерти великого отца. Приехавшая перед самой кончиной Репина дочь Татьяна написала в одном из писем, как отец, умирая, отстранился от старшей дочери, не желая с ней проститься. Семейная драма не оставляла его и в последние минуты жизни.
Вот и все об Илье Ефимовиче Репине. Но прежде чем читатель перейдет к каким-нибудь апологетическим и апокрифическим книгам о великом художнике, еще добавим несколько неканонических штрихов к его портрету из дневников Корнея Чуковского.
9 сентября 1907 года (Репину 63 года): «Сейчас у меня был И. Е. Репин. Он очень вежлив, борода седоватая… Чуть пришел, взобрался на диван с ногами, взял портрет Брюсова работы Врубеля. – Хорошо, хорошо, так это и есть Брюсов. – Сомова портрет Иванова. – Хорошо, хорошо, так это и есть Иванов. – Про Бакстов портрет Белого сказал: старательно…»
