Февраль
В трубе февраль, как филин, ухал,
рыдали сосны на ветру.
Давай, мой друг, загоним в угол
непроходимую хандру.
Из этой хижины прокуренной
бежим, нахмуренная, прочь,
туда, где бесы бедокурили
всю нескончаемую ночь!
Звенят по насту лыжи лёгкие,
летят с откоса на откос.
Какой огонь влетает в лёгкие,
как локон выпушил мороз!
В твоём роду две крови поровну
смешали Север и Кавказ.
Меня смущают бровь упорная
и синь архангельская глаз.
Но я гоню остатки робости!
Мгновение, остановись!..
И две судьбы у края пропасти,
как две лыжни, пересеклись.
Когда наступит время каяться,
простим же, плача и смеясь,
всех, чьи пути пересекаются,
одним путём не становясь.
Здесь ветра сабельное пенье
и белый жар солончака.
Одеты в золото забвенья
и степь, и дымные века…
Ловя чужой тревожный запах,
от скачек и от крови пьян,
он здесь стоял лицом на запад —
пропахший потом басурман.
Не ты ли, ветер, в дни разгула
орды свирепой, как гроза,
огра́нил каменные скулы
и сузил Азии глаза?..
А нынче степь – моя дорога.
Простор и воля впереди!
Но почему тогда тревога
растёт и ширится в груди?
И вдруг в лицо дохнуло прошлым,
когда ветрам наперерез,
наметив жертву, рухнул коршун
звездою чёрною с небес!
Вчерашний мальчишка,
бумажный солдат
сегодня впервые стреляет.
Как рвётся из рук боевой автомат,
как больно в плечо ударяет!
Сегодня учёба, а завтра – война.
И он не последний в шеренге,
кто в жаркой работе познает сполна
закон сохраненья энергий…
Там всё по-другому, забыт полигон.
У южных окраин отчизны
главенствует древний звериный закон —
закон сохранения жизни.
Там – в землю заройся, испачкай лицо,
стань деревом, камнем, травою…
Их шестеро было. Их взяли в кольцо
в «зелёнке» рассветной порою.
И не было дела огромной стране,
оглохшей от демонстраций,
что здесь погибают – спиною к спине! —
вчерашние новобранцы.
От крови горячей багрова трава.
Далёкая мысль о невесте…
Но всё отступает! Вступает в права
закон сохранения чести.
Его окружили, склонились над ним,
гортанны, чёрны, бородаты.
Всего и осталось – движеньем одним
рвануть под собою гранату…
Мальчишки, мальчишки,
в позорные дни
отпели вас райские хоры.
А правду о вас знают горы одни,
седые кавказские горы.
«Гроза будила среди ночи…»
Гроза будила среди ночи.
Над крышей небо накреня,
гроза в испуганные очи
метала всполохи огня.
Росла невиданная туча,
как необъятный материк.
И тени корчились в падучей
и умирали через миг.
И открывался мир без грима,
в избытке ярости и сил.
Нам волосы рукой незримой
горячий ветер шевелил.
Огнём распятые небесным,
на самом верхнем этаже
стояли мы.
Какие бездны
мы смутно чуяли в душе!
И цепенея в этом шквале,
с колючим холодом в груди,
мы потрясённо прозревали
свои грядущие пути.
Пилат был болен, некрасив.
Власть принимая, как отраву, —
– Кого помилую? – спросил.
И люди выбрали Варавву.
Вершись, кощунство из кощунств,
уродуй человечьи лица!
– Кого, – спросил, – вам отпущу?
И люди выбрали убийцу.
Какие муки и огни
сравнятся с мукою Господней?
– Распни его, – кричат, – распни!
И бесы стонут в преисподней…
Христос распят.
На небесах
горит Его святая слава.
А в наших грязных городах,
в безвестных весях и лесах —
повсюду! —
царствует Варавва.
«Когда дневное скроет ночь…»
Когда дневное скроет ночь
и обнажит миры иные,
молюсь: дай, Боже, превозмочь
пути земные,
когда слабеющей стопой
опоры не найду над бездной,
продли, Господь, мой путь земной
путём небесным.
Любовь Ивановна Щипанова – прозаик, её произведения печатались в газете «Угрешские вести», альманахе «История Угреши», журнале «Славянка» и других изданиях.
Валентина устала. В квартире всё блестит, стол уже накрыт, сладко пахнет куличом – мужнин день рожденья пришёлся в этот раз аккурат на Пасху. Причёску Валя сделала, макияж навела, супруга отправила за выпивкой – в этом мужики разбираются лучше. Осталось нарезать салат. Вчера вроде решила сделать цезарь, да последний лиловый вилочек цикория прямо из-под рук какая-то фифа выхватила в супермаркете, занимавшем весь первый этаж длинной унылой многоэтажки, что выстроена в годы социалистического застоя на месте нескольких дворов родной деревни Гремячево.
Без цикория выйдет не цезарь, а подделка – Валя такое едала. Гордо так преподносят, хотя толком приготовить-то не умеют, в Италии не были. Она тоже не была, но точно знает, что кладут в этот салат.
Как просто было раньше: намешала тазик оливье по-советски – с дешёвой варёной колбасой – и гости довольны. Теперь все исхитряются, чем бы гостей удивить, хотя за стол садятся кушать, а не удивляться заморским салатам…
Валина бабушка Катерина Николаевна – Царствие ей Небесное – говорила, что на столе главное – хлеб да соль. И права была. А уж как пекла! – ни с чем не сравнить. Всё Валино детство – это сладкие воспоминания о её кухонном творчестве…
На Новый год сидели они, внуки, кучей малой за отдельным от взрослых столом и лакомились вкуснейшей бабушкиной кулебякой со сладким чаем. Наевшись, бежали на улицу, гроздью наваливались на большие дровяные сани, катались с горы, с разгона падая в снег и визжа от счастья. Детское-то счастье независтливое, простое! Сыты дети, любят их – и рады…
Ох, как здорово было на масленицу прийти к бабушке на блины! На столе мёд, сметана, варенье всякое. Катерина Николаевна несёт стопку тонких кружевных блинов – такие у Вали не получаются. Садятся бабушка с дедом рядышком и смотрят, как внуки, краснощёкие с мороза, метут всё дочиста. Дед ворчит: «Пореже, пореже, это вам не каша…»
А к Пасхе готовились всю Страстную неделю. Сначала бабушка делала в марлевом кульке жирный творог, плотно наполняла им старинную липовую пасочницу и ставила на холод в сени, наказав внукам следить, чтоб там кошка не шастала. Яйца красили только в луковой шелухе: по-другому бабушка не признавала, брезговала. Наконец, в пятницу ставилось тесто на куличи. Тут Катерина Николаевна начинала волноваться, потому что пекла не один кулич, а каждому домочадцу по одному. Сначала она сажала в печь главный дедов кулич, с которым надо идти в церковь, а потом остальные. Пеклись они в старых кастрюльках и кружках. Куличик самому маленькому – Лёньке – бабушка пекла в консервной баночке. Внучата, её семя, толклись в крошечной кухоньке. Сердиться было грешно, и бабушка старалась куда-нибудь их выпроводить. Да не тут-то было! Каждый ждал свой кулич: его ж надо украсить и самому поставить на хрустящее полотенце под киот с теплящейся лампадкой.
