На Новый год сидели они, внуки, кучей малой за отдельным от взрослых столом и лакомились вкуснейшей бабушкиной кулебякой со сладким чаем. Наевшись, бежали на улицу, гроздью наваливались на большие дровяные сани, катались с горы, с разгона падая в снег и визжа от счастья. Детское-то счастье независтливое, простое! Сыты дети, любят их – и рады…
Ох, как здорово было на масленицу прийти к бабушке на блины! На столе мёд, сметана, варенье всякое. Катерина Николаевна несёт стопку тонких кружевных блинов – такие у Вали не получаются. Садятся бабушка с дедом рядышком и смотрят, как внуки, краснощёкие с мороза, метут всё дочиста. Дед ворчит: «Пореже, пореже, это вам не каша…»
А к Пасхе готовились всю Страстную неделю. Сначала бабушка делала в марлевом кульке жирный творог, плотно наполняла им старинную липовую пасочницу и ставила на холод в сени, наказав внукам следить, чтоб там кошка не шастала. Яйца красили только в луковой шелухе: по-другому бабушка не признавала, брезговала. Наконец, в пятницу ставилось тесто на куличи. Тут Катерина Николаевна начинала волноваться, потому что пекла не один кулич, а каждому домочадцу по одному. Сначала она сажала в печь главный дедов кулич, с которым надо идти в церковь, а потом остальные. Пеклись они в старых кастрюльках и кружках. Куличик самому маленькому – Лёньке – бабушка пекла в консервной баночке. Внучата, её семя, толклись в крошечной кухоньке. Сердиться было грешно, и бабушка старалась куда-нибудь их выпроводить. Да не тут-то было! Каждый ждал свой кулич: его ж надо украсить и самому поставить на хрустящее полотенце под киот с теплящейся лампадкой.
В субботу утром Катерина Николаевна, наплевав на атеистическую «совецку власть», надевала плюшевую жакетку и праздничный набивной платок, укладывала главный кулич, пасху и яички в сумку и шла их освящать за Москву-реку в церковь села Беседы: Николо-Угрешский монастырь был уже давно закрыт. А в воскресенье чистое и нарядное потомство Катерины Николаевны с аппетитом кушало свои куличи, пило чай с пасхой и терпеливо ждало, когда дед станет дарить всем денежки. Это были копейки, конечно, но зато для детей – свои, кровные. Трать себе на что вздумается!
Потом начиналось лето, а с ним появлялись на столе пышные бабушкины пироги с луком и яйцами, щавелевые с крапивой щи, вареники с вишней, шипучий ядрёный квас с пухлыми изюминками. Следом наступала пора варки варенья с огромным количеством пенок, липких пальцев, подзатыльников. И так до первой квашеной капусты, белой и маслянистой, твёрдого пупырчатого солёного огурца, скользкого маслёнка, ухи из судака, добытого зятем-рыболовом, пельменей, налепленных всей семьёй…
Да много ещё чего было памятного! Однажды Валя, покачивая на коленях своего годовалого сынишку, спросила у бабушки, чем та кормила деток – вдруг стало ей интересно. Ушла Катерина Николаевна в кухоньку и, немного погремев посудой, принесла и поставила на стол миску. В ней были кусочки чёрного хлеба с накрошенным луком, залитые водой и слегка приправленные постным маслом.
– Это мы звали мурцовкой. Попробуй, очень вкусно, особенно когда присолишь…
Стоит Валентина, забывшись, и качается в воспоминаниях, как в зыбке. Нет, не будет она делать заморский салат! Просто нарежет свежие овощи и выложит на блюдо. Едоки сами разберутся.
Валя подняла хрустящее полотенце на куличе, вдохнула запах. Хорош! Цезарь – это у них, в Италии! А у нас – на Руси – хлеб да соль, пирог да кулич!
Анастасия Сергеевна Ангелярова (Иванова) в 2012 г. окончила РГГУ (факультет истории, политологии и права), стихи пишет с 10 лет. В 2007 г. стала лауреатом 1-го городского конкурса юных литераторов «Юная муза Угреши» (лучший результат в номинации «Поэзия»). Её произведения публиковались в газете «Угрешские вести», альманахах «Угрешская лира», «История Угреши».
Больно. Настолько больно,
Что даже слов нет описать…
Остановись! С меня довольно!
Мне надоело всё прощать.
Я так хочу быть вольной птицей,
Забыть про всех и ввысь лететь,
Но высота мне только снится,
Ведь недостаточно хотеть.
Я никого не упрекаю,
Не вижу тут ничьей вины.
Ты лишь скажи мне: «Отпускаю!» —
И я достигну вышины.
Дотронусь крыльями до неба
И камнем брошусь к тебе вниз.
Каким бы ты у меня ни был,
В одном тебе вся моя жизнь!
Слишком жарко, слишком тесно,
Слишком долго, слишком громко…
И совсем неинтересно
Для души прозрачно-тонкой.
В уши – плеер музыкальный,
Чтоб не слышать перебранки.
Этот шум индустриальный —
Хрип заржавленной шарманки.
Надоедливо пестреют
Всюду скучные гримасы.
Эх, глаза б закрыть плотнее,
Чтоб не видеть серой массы…
«Мы уходили с тобой в никуда…»
Мы уходили с тобой в никуда,
Не зная, что будет дальше.
Искали мы новые города,
В которых ни лжи, ни фальши.
Мы уходили, не зная, зачем
Бросали привычную жизнь.
Мы уходили с тобой от проблем,
От скучных зеркал, тусклых призм.
Мы уходили от взглядов косых,
Никчёмных и праздных слов
Туда, где на солнечных мостовых
Ждала нас с тобою любовь…
«Мы уходили с тобой в никуда…»
Она посвящала ему стихи —
Так сильно его любила.
И, слушая ночью его шаги,
С ним мысленно говорила.
Она раскрывала ему мечты
И вся выливалась в строки.
Любовь достигла такой высоты —
Слезами искрились щёки.
Она берегла его от невзгод,
Безмерно во всём доверяла…
И вместе встречала с ним Новый год.
И верною спутницей стала.
Но вдруг оказалась ему чужой,
Беда чёрной тенью нависла…
Неужто случилось это со мной
И я тебе ненавистна?..
Ночь. На улице темно.
Белый снег летит, не тает…
Всё. Теперь мне всё равно
И ничто не удивляет.
Больше не придётся мне
Чувствовать такую боль.
Я рисую на окне…
Белый снег похож на соль.
Ночь. На улице темно,
Белый снег летит, не тает.
Я смотрю, смотрю в окно.
Мне тебя так не хватает…
Птица с шипом в груди
Вечную песнь поёт.
Песнь великой любви,
Что вовек не умрёт.
Сквозь страданья и боль,
Трудности и дожди
С этой песней позволь
Путь тернистый пройти.
Ну а пока живёт
В маленьком сердце свет,
Птица пускай поёт,
Встретив алый рассвет.
Песнь великой любви
Пусть вовек не умрёт,
Пусть в пронзённой груди
Вечно она живёт.
