Порой Аннабелла была весела и смягчала Байрона настолько, что он спокойно мог говорить о своей «маленькой ноге», страстно восклицая, что в Судный день его вина должна быть смягчена, потому что он часто мечтал отомстить Небесам за свое увечье. Аннабелла поняла, что его вольтеровский скептицизм, который до свадьбы она считала причиной его дьявольских ужимок, оказывал на Байрона лишь поверхностное влияние, в то время как глубоко укоренившийся в его душе мрачный кальвинизм убеждал его, что большинство людей, и он сам в особенности, носят на себе печать Каина и обречены на проклятие. Истощив весь запас убеждений, остроумия и насмешек в попытке доказать несостоятельность религии, Байрон часто яростно говорил: «Самое ужасное, что я все-таки верю».
Как впоследствии с горечью убедился Байрон, Аннабелла очень хорошо могла объяснять причины его слабостей, но это не шло на пользу их отношениям. Несмотря на проницательность, ей не хватало тонкости чувств более общительной Августы. Аннабелла была готова угодить мужу и искала скрытый смысл в каждом его слове и жесте. Иногда он с раздражением и жалостью говорил: «Если ты не будешь обращать внимания на мои слова, то у нас с тобой все будет хорошо». Поняв, что Аннабелла воспринимает все буквально, он стал пользоваться ее доверчивостью в недобрых целях. Он заявлял, что она вышла замуж за изгнанника из рая или что его влечет неодолимая злая сила и он кончит, как и Зелуко, тем, что удавит свое дитя.
Вместо того чтобы высмеять его предрассудки, Аннабелла выказывала свой ужас, что еще больше распаляло Байрона. Она почувствовала облегчение, когда было принято решение вернуться в Сихэм после почти трех недель в Халнаби. Мнимым предлогом для такого раннего отъезда было то, что ее родители хотели, чтобы Байрон отметил свой день рождения, 22 января, с ними. Они собирались уехать 20-го, но когда Байрон узнал, что это пятница, то наотрез отказался уезжать до следующего дня. Увидев слабую улыбку Аннабеллы, он с кажущейся серьезностью заявил, что пятница – святой день у мусульман, который он соблюдает. Но когда они отправились в путь в субботу, Байрон был в хорошем настроении, полагая, что его отношения с женой вполне сносные. Глядя на нее, он произнес: «Думаю, ты хорошо знаешь, каких тем нужно избегать».
В Сихэме они оба почувствовали, что с их плеч свалился груз напряжения первых недель семейной жизни. Аннабелле уже не приходилось оставаться наедине с Байроном в его, как она позже определила, «черные дни», а он иногда забывал, что она его жена, и считал ее союзником в борьбе против скучных родителей и рутинной жизни в поместье. Нельзя сказать, что Байрон совершенно не уважал родителей Аннабеллы. Он мог скрупулезно соблюдать этикет, находясь в добром расположении духа, и легко завоевал расположение новых родственников и их гостей.
В свой день рождения Байрон написал леди Мельбурн: «Вчера я прибыл сюда против своей воли. Но ничего страшного, вы знаете, что я довольно добродушен и легко управляем еще и потому, что мне стыдно в этом признаться. Итак, Белл во всем добивается своего и, несомненно, будет продолжать в том же духе…»
Через несколько дней Байрон написал Муру: «…медовый месяц позади, я проснулся семейным человеком. Мы с супругой живем в абсолютном согласии. Свифт говорит, что «ни один мудрый человек не должен жениться», но в случае с дураком, думаю, это одно из самых божественных состояний. Я по-прежнему полагаю, что следует жениться по контракту, и полностью уверен, что продлю свой по его истечении, пусть даже следующий срок будет составлять девяносто девять лет». Но внезапно им овладевала ностальгия по потерянной жизни. «Прошу, напиши мне, какие интриги сейчас плетутся в свете, как поживают девицы и повесы…» Хобхаусу, который упомянул о возможной прибыльной стороне брака, Байрон написал: «…не говори мне об «ожиданиях»… Баронет, видимо, вечен, виконт бессмертен, а моя теща – само здоровье. С каждым днем они все крепнут, и я охотно верю, что в данный момент сэр Ральф, леди Милбэнк и лорд Уэнтворт готовят себе новые вставные зубы…»
Согласно наименее предубежденным воспоминаниям Аннабеллы, у них с Байроном были мгновения нежности, когда они находили удовольствие в обществе друг друга. Как-то раз он уговорил Аннабеллу быстро взобраться на скалу, и сам карабкался впереди нее с мальчишеской ловкостью, потому что в минуты азарта не обращал внимания на свою хромоту. Иногда он благодарил жену за маленькие услуги: за то, что она подала ему книгу или вставала ночью, чтобы принести ему лимонад. В такие минуты Аннабелле было приятно слышать слова Байрона: «Какая ты милая душечка, лучшая жена в мире». А когда он был в плохом настроении, она жалела его. «Он причинял другим страдания, но я уверена, что и сам страдал не меньше». Из этого второго и более счастливого для Аннабеллы месяца брака она запомнила «детские черты» в характере Байрона, когда он говорил о себе в третьем лице. Он говорил: «Байрон дурак» или «Бедный Байрон, бедный Байрон». Но «через несколько минут какое-нибудь случайное слово задевало его, и он возвращался к жестокой реальности».
Одной из причин вспыльчивости Байрона, как он позднее рассказывал леди Блессингтон, было то, что он постоянно сталкивался с финансовыми трудностями. Ему казалось, что его дела в Лондоне запущены. Он писал Хобхаусу, который пытался найти человека, чтобы проверить работу поверенного Хэнсона: «Мои долги вряд ли меньше тридцати тысяч…» Щедрость Байрона по отношению к Августе, Ходжсону и остальным привела к тому, что большая часть 25 000 фунтов Клотона была истрачена, еще больше ушло на уплату самых неотложных долгов и процентов. Остальное «поглотили мелкие кредиторы, покупка необходимых вещей, предметы роскоши, разные глупости, драгоценности, девки и мошенники». Байрон настоятельно просил Хэнсона продать Ньюстед и Рочдейл, но адвокат все еще наивно надеялся, что Клотон согласится завершить сделку.
Шли недели, и Байрону становилось все скучнее в Сихэме. В марте он понял, что необходимо ехать в Лондон, чтобы разобраться с делами. Когда Аннабелла высказалась против того, чтобы он ехал один, он рассердился. Но потом Байрон успокоился и согласился, чтобы она присоединилась к нему. Пока Хобхаус вел переговоры с герцогиней Девоншир о сдаче в аренду дома в Лондоне, Байрон с женой решили по пути в столицу нанести визит Августе.
Несмотря на свое неустойчивое поведение, Байрон любил Аннабеллу больше, чем признавался другим. За день до отъезда он сказал ей: «Думаю, я люблю тебя». В экипаже Байрон был раздражен, потому что поездки всегда приводили его в дурное настроение, но Аннабелла уже лучше узнала его, и, вместо того, чтобы угрюмо сидеть, как она делала на пути в Халнаби, ей удалось немного «расшевелить» Байрона, по словам Августы. Аннабелла даже рассмеялась над объяснением, которое он дал своей раздражительности: «Как будто я должен сейчас жениться». В Уонсфорде, накануне прибытия в Сикс-Майл-Боттом Байрон сказал: «Ты вышла за меня, чтобы сделать меня счастливым, правда?» Когда Аннабелла ответила согласием, он с жаром продолжал: «Тогда сделай это». Однако, по ее словам, «он будто жалел меня, предвидя какое-то надвигающееся на меня неизбежное горе».
Несчастье произошло в Сикс-Майл-Боттом, и воспоминание о нем наполняло Аннабеллу острым страданием всю оставшуюся жизнь. Когда они прибыли в поместье, Байрон находился в состоянии «сильного беспокойства», и Аннабелла, с обостренной чувствительностью, тревожно наблюдала за ним. Когда Августа спустилась к ним, обе женщины впервые встретились и с любопытством принялись разглядывать друг друга. Августа, с ее высоким байроновским лбом, шелковистыми темно-каштановыми волосами, большими карими глазами греческой статуи и полной, с мягкими очертаниями фигурой, казалась застенчивой и настороженной, но не скрывала своего душевного расположения. Она сердечно приветствовала Аннабеллу, но не поцеловала ее. Аннабелла и Байрон оба отметили это. Когда Августа повернулась к брату, то увидела, что он в дурном настроении. Аннабелла вспоминала, что «он объяснил его письмом о Ньюстеде, которое только что прочел».
Та ночь и каждая последующая были кошмаром для Аннабеллы. Байрон хотел оставаться с Августой после того, как его жена ложилась спать. Если она медлила, он находил особую радость в том, чтобы оскорблять ее, вынуждая уйти: «Ты нам мешаешь, моя очаровательная». Жестокость Байрона коснулась и Августы после того, как он понял, что она не собирается возобновлять их близких отношений. Раздражение вынудило его делать грубые намеки на прошлое, которые шокировали Аннабеллу, и «порой даже Августа выглядела испуганной». По утрам он приветствовал сестру, говоря о ее «знойном темпераменте» или об их жизни в Ньюстеде.
Аннабелла очень испугалась, когда однажды Байрон вернулся в спальню и, раздеваясь, начал ругать слугу Флетчера, а когда во сне она прижалась к нему, он разбудил ее криком: «Не прикасайся ко мне!» Аннабелла не приняла во внимание, что тогда Байрон был пьян. Она никогда не научилась, подобно Августе, пользоваться советом Байрона, который он дал, находясь в трезвом состоянии, – не придавать большого значения его словам. Горе Аннабеллы было неподдельным, и Августа искренне сочувствовала ей и была к ней чрезвычайно добра, «казалось, у нее не было другого намерения, кроме как загладить его жестокость», признавалась Аннабелла. Августа пыталась научить молодую жену, как управляться с Байроном. Его негодование по отношению к ним обеим укрепило понимание между супругой и сестрой.
