Аннабелла очень испугалась, когда однажды Байрон вернулся в спальню и, раздеваясь, начал ругать слугу Флетчера, а когда во сне она прижалась к нему, он разбудил ее криком: «Не прикасайся ко мне!» Аннабелла не приняла во внимание, что тогда Байрон был пьян. Она никогда не научилась, подобно Августе, пользоваться советом Байрона, который он дал, находясь в трезвом состоянии, – не придавать большого значения его словам. Горе Аннабеллы было неподдельным, и Августа искренне сочувствовала ей и была к ней чрезвычайно добра, «казалось, у нее не было другого намерения, кроме как загладить его жестокость», признавалась Аннабелла. Августа пыталась научить молодую жену, как управляться с Байроном. Его негодование по отношению к ним обеим укрепило понимание между супругой и сестрой.
В период депрессии Байрон испытывал неодолимое желание мучить обеих женщин. Отговорки одной и мученическая невинность другой раздражали его, препятствовали естественному стремлению к добрым поступкам. Байрон пил, чтобы забыться, и становился еще более несдержан в разговоре. Аннабелла писала в своих воспоминаниях, сделанных большей частью стенографически: «Он говорил: «Я знаю, ты носишь панталоны» или «Августа носит их» тоном абсолютно недвусмысленным… В поместье он разговаривал со мной меньше, чем обычно, но к концу нашего пребывания там возобновил свои беседы без всякого, однако, чувства любви ко мне и в те последние дни назвал причину такой перемены, не очень-то приятную для меня. Я слышала от А., что она сама чувствовала себя не очень уютно. Как-то раз он хитро сказал ей утром, вероятно намекая на прошлый вечер: «Итак, ты отказываешься, Гасс».
Причина раздражения Байрона становилась понятной из грубых намеков, но даже Аннабелла почувствовала, что Августа не поддалась его преступным желаниям, хотя «речи и поведение Байрона убедили бы любого другого человека». Неудивительно, что к концу второй недели обе женщины мечтали освободиться от тягостного соседства. Байрон не хотел уезжать, но наконец 28 марта семейная пара отправилась в Лондон. Когда карета отъехала от дома, Байрон оглянулся и долго и нежно махал Августе рукой.
Перед отъездом Байрон как бы между прочим написал Муру, что «у леди Байрон, кажется, появились признаки беременности. Я не очень волнуюсь насчет этого, думаю, что рождение ребенка обрадует ее дядюшку, лорда Уэнтворта, и ее родителей». Вне всякого сомнения, Аннабелла была счастлива уехать и надеялась, что в их собственном доме жизнь наладится. Возможно, Байрон проявит больше нежности и к будущему ребенку.
Настроение Байрона и вправду переменилось, как только они добрались до столицы и поселились в доме герцогини Девоншир, хотя суеверному поэту мог не понравиться адрес – Пикадилли-Террас, 13. Аннабелла вспоминала, что «десять дней он был добрее, чем когда-либо». Хобхаус, отдоживший поездку за границу, чтобы увидеться с другом, зашел на следующий день (Наполеон только что совершил побег с Эльбы, и Хобхаус мечтал увидеть волнения в Париже). Ночью он записал в своем дневнике, что Байрон «советует мне не жениться, хотя у него и лучшая из жен».
Скоро дела и издание книг завладели вниманием Байрона. Кроме переговоров с Хэнсоном о судьбе Ньюстеда, ему приходилось встречаться с Киннэрдом, который помогал издавать «Еврейские мелодии», и с Мерреем, который с нетерпением ожидал других произведений Байрона, – со дня женитьбы поэт написал совсем мало. Литературная репутация Байрона по-прежнему была высока. Во время Пасхальной недели Сэмуэль Тейлор Кольридж прислал ему длинное и хвалебное письмо с просьбой помочь найти издателя. Он не обиделся на сатиру Байрона «Английские барды…» и намекнул, что будет очень благодарен за рекомендацию Меррею. Байрон ответил, что с радостью займется просьбой Кольриджа, просил автора «Раскаяния» написать еще какую-нибудь драму и извинялся за свою сатиру: «Часть, касающаяся вас, бесстыдна, пуста и вздорна…»
Вскоре Байрон уже погрузился в круговорот прежней лондонской жизни: по утрам посещал Меррея, чтобы поговорить с писателями, собирающимися у него, ходил в театр, наносил визиты Дугласу Киннэрду и леди Мельбурн. Аннабелла не часто сопровождала его и чувствовала себя одиноко. Повинуясь неотвратимому року, который так сильно ощущался в жизни Байрона, она пригласила Августу погостить в их новом доме. Почему она не приняла за дурное предзнаменование временную доброту Байрона? Невозможно не увидеть в этом поступке жажду добровольного мученичества, которая делала ее жизнь с мужем невыносимой. Попытку Байрона разубедить ее Аннабелла, несомненно, восприняла как жест доброй воли, на который не могла согласиться. «Глупо, что ты пригласила ее в наш дом, вот увидишь, что после этого для тебя все будет по-другому». В первых числах апреля Августа приехала в Лондон. Но вначале напряжение смягчалось другими интересами Байрона в столице.
В городе проездом на пути во Францию находился Вальтер Скотт. Они с Байроном переписывались после публикации «Чайльд Гарольда» и восхищались произведениями друг друга. 7 апреля Меррей с гордостью записал в своем дневнике: «В этот день лорд Байрон и Вальтер Скотт впервые встретились и были мной представлены друг другу. Они беседовали почти два часа». Среди присутствующих были кумир Байрона Уильям Гиффорд, Джеймс Босуэлл, сын биографа Джонсона, и Уильям Сотби. Впоследствии сын Меррея вспоминал, что увидел «двух величайших поэтов своего времени, оба были хромы и вместе ковыляли по лестнице. Они продолжали встречаться на Элбемарл-стрит почти каждый день…».
Взгляды Байрона и Скотта на политику и религию были разными, но они благородно избегали открытых столкновений. Скотт считал, что через несколько лет Байрон может изменить свои взгляды. На что Байрон довольно резко отвечал: «Полагаю, вы один из тех, кто предрекает, что я стану методистом». Скотт возражал: «Нет, не думаю, что ваше превращение будет столь обыденным. Мне кажется, вы скорее примете католичество и будете искупать свои грехи суровым покаянием…» Байрон внимательно выслушал, улыбнулся и, казалось, согласился с мнением Скотта. Вероятно, консерватизм Скотта был несколько уязвлен вольными разглагольствованиями Байрона, однако Скотт в своих воспоминаниях отзывается об этом более мягко, говоря, что Байрону доставляло удовольствие упражняться в остроумии, направленном против государственных чиновников, и его отнюдь не вело сильное убеждение. «В глубине души я назвал бы Байрона патрицием из принципа». Скотт заметил затаенную грусть Байрона, но не стал интересоваться ее причинами. А Байрон, в свою очередь, как всегда было в общении с друзьями, тонко чувствовал те предметы, на которые их взгляды совпадали, и без всякого намерения обмануть собеседника опускал те свои суждения, которые могли бы неприятно поразить более подверженного предрассудкам шотландца.
Лорд Уэнтворт скончался 17 апреля, однако это никак не отразилось на запутанных финансовых делах Байрона. Ежегодной суммы в 700 фунтов от Милбэнков по условиям брачного соглашения едва хватило на уплату аренды за новый дом. Нужно было нанять нескольких слуг, приобрести экипаж и кучера, поэтому расходы увеличивались и долги росли как снежный ком. Увидев богатый дом на Пикадилли, кредиторы принялись осаждать Байрона.
В апреле Брейем и Нейтан опубликовали «Еврейские мелодии». Получилась книга большого формата стоимостью в гинею. Несмотря на цену и недоброжелательную критику, книга пользовалась успехом. Было продано десять тысяч экземпляров первого и второго издания, в результате чего издатели получили пять тысяч фунтов. Одновременно Меррей выпустил другой сборник поэм. Испытывая нужду, Байрон все же не принял денег за право публикации книги.
Один критик XX века, Джозеф Слэйтер, точно заметил: «Набожные люди, купившие «Еврейские мелодии» в надежде увидеть религиозные мотивы поэзии лорда Байрона, вместо этого получили книгу почти такую же земную, как «Абидосская невеста». Девять поэм посвящены темам из Библии, но в них слишком силен байроновский дух; две поэмы – любовные песни; пять – задумчивая лирика, которую нельзя назвать ни иудейской, ни христианской; еще пять являются отражением так называемого протосионизма». Однако Байрон знал Библию не хуже самых набожных читателей и обладал мастерством использовать строчки из этой священной книги в своих самых меланхоличных стихах.
Те, кто встречал чету Байрон летом, считали их самой счастливой парой. Уильям Харнесс заметил, что на балах «он всегда стоял возле ее стула, почти ни с кем не разговаривая и представляя жене своих друзей…». Меррей также восхищался леди Байрон: «Она самая замечательная женщина, с прекрасным характером и совершенно необыкновенным здравым смыслом». Однако в домашней обстановке Аннабелле часто не хватало именно здравого смысла. По ее собственным признаниям, подозрения насчет Августы изводили ее. Вероятно, Аннабеллу вывели из себя постоянные намеки Байрона и слишком собственническое отношения Августы к брату. После расставания с Байроном Аннабелла написала: «Порой мне хотелось вонзить кинжал в ее сердце, но она никогда не замечала этого…» Домашняя атмосфера грозила постоянными скандалами, и Байрон большую часть времени старался избегать опасности, хотя порой и играл с огнем, словно побуждаемый неодолимым импульсом.
