стала известной после того, как одна из гильз при возгорании в ней порохового заряда упала прямо под ноги кому-то из добровольных спасателей. Чтобы не попасть под пули, спасатели отступили от горевшей избы, и её тушение прервало́сь, до тех пор, пока под огнём не истлели последние остатки соломенной крыши.
Стены удалось отстоять, но только частью; потолок прогорел и провалился; его остатки полыхали внизу, и с огнём уже приходилось бороться внутри избы. Полопались стёкла окон.
Мы с братом, выбегая наружу, прихватили что-то из тряпья, чтобы одеться, но обуться или взять обувь с собой не успели. Мороз тут же прошёлся по нашим телам, защи́пал ступни́ и пальцы рук…
В короткие мгновения, когда, потрясённый, я наблюдал за всполохами безжалостного пламени, моя память возвращала меня в состояние скорой и прочной моей восприимчивости, благодаря которой я так много узнавал об избе, о ней в целом и об отдельных её частях, казавшейся мне одушевлённой и способной защитить и уберечь меня…
Как дороги и близки́ казались мне каждый уголок, каждая вещь, обитатели из числа бра́тьев меньших, к которым я привык и испытывал сильную детскую привязанность.
Мыши и крысы, хотя и не все, вероятно, успели убежать наружу. Они укроются и под снегом. А тараканы? А мухи, заснувшие ещё с осени? Клопы, блохи и вши – так им, паразитам, и надо. Зато очень было жаль паучка, с холодами основательно разленившегося, на что указывали только еле заметные в углах тонкие и короткие его паутинки. Куда было бежать ему? А сверчок, мой бесценный скрытный приятель? Его неутомимых стрёкотных мелодий я забыть не мог… Теперь всему, что неизменно сопровождало меня в стенах избы, внизу и по-над ними, похоже, приходил конец, и оно как будто спешило ускользнуть из моего сознания, требуя собранности и сосредоточенности…
Запомнились озабоченные, испачканные лица тушивших, деловые и толковые их замечания по случаю…
Уже в те минуты прозвучали слова о некоем состоянии противоборства в селе при установлении советской власти и военном нападении японцев со стороны моря, когда те совместно с частями белого движения контролировали всю железную дорогу от Владивостока до Волочаевки.
Село, расположенное рядом с этой магистралью, не могло остаться вне тогдашних событий. При пожаре, а также и после него назывались даже имена некоторых лиц из числа местного населения, как выбывших из его состава, так и оставшихся с той поры, вошедших в общи́ну и продолжавших состоять в ней.
Таких здесь все хорошо знали, – участников тех событий, и относились к ним хотя и пристрастно, однако не показывая этому вида, что означало существование связи известных всем сведений с необходимостью их замалчивания – как «тайны села», на что я уже указывал. Отнесение же их, таких сведений, к разряду локальной тайны могло иметь ту главную причину, что многие из односельчан, будучи участниками как местных, так и сторонних событий знакового классового противоборства, и при этом разделяя цели в том числе и белого движения, вскоре после поражения последнего не обвинялись как прямые пособники врага и были готовы служить новому строю, а кто и в какой роли выступал прежде, уже не имело большого значения, из чего следовало, что возвращаться к вопросу об их «участии» не требовалось: достаточно было неписаного коллективного договора об умолчании, – той самой «тайны села».
Ею, как бы к ней ни относиться, в данном случае выражалась общинная мудрость, понимания которой явно не хватало правительственным верхам, то и дело, из-за боязни своего народа, прибегавшим к жестоким репрессиям…
В соседней избе нас, погорельцев, приютили без возражений, и в других избах нам также помогали чем могли, что говорило об искреннем сострадании сельчан, том чувстве солидарности, какое исходило, несомненно, из укоренённой в общи́не всепроникающей мудрости, когда учитывалось множество «за» и «против» …
Нашей семьёй была потеряна бо́льшая часть и без того нищего домашнего скарба. Задохлись от дыма зимовавшие в избе поросёнок и куры. В погребе под полом, пока после пожара не были убраны потушенные остатки упавшего потолочного перекрытия, подмёрзла картошка, оставленная на посадку. Также сгорели семена тыквы, огурцов, помидоров и других культур, хранимые поблизости от печной духовки на кухне. Выгорела в кисете табачная посечка, предназначенная отцу, причём тот её запас, которым с лета был обновлён предыдущий… Рухнули труба с дымоходом-искрогасителем.
Как предположили добровольные огнеборцы, именно из-за какого-то их повреждения в виде, например, трещины, могло произойти возгорание. Впрочем, высказывалось и другое мнение, – что виновником следовало считать сильный порыв ветра, «захвативший» горячего воздуха с искрами изнутри дымохода и «бросивший» этот запал на уложенные по скату соломенные снопы, – такое могло произойти при слишком открытой печной заслонке…
Большая печь с лежанкою оказалась сильно повреждённой сверху до́низу и теперь являла собой печальное зрелище. Кот, к нашей большой радости, вертелся у нас под ногами; ему хватило сообразительности оставить избу в момент крайней опасности…
Нисколько не пострадал преданный всем дворовый пёсик, обитавший в своей конуре. До сарая и уже больше чем наполовину использованного за зиму стожка сена огонь не дотянулся, иначе бы не поздоровилось и бурёнке, от которой вскоре ожидалось появление телка и долгожданного для нас молока, особенно первых его удоев, из которого мама, частью отнимая его у телка, варила вкуснющее молозиво…
Из школьных принадлежностей сгорели тетради; были испорчены наборы учебников и книг, благо последние мы со средним братом почти все перечитали не по одному разу до пожара, укрепляясь в их понимании во время сходок, какие устраивались на печи́, топилась ли она или нет…
Учитель, узнав подробности нашего несчастья, навестил нас, двоих, в месте временного отселения и в небольшой части восполнил наши ученические потери, что позволило нам продолжить учёбу наравне с другими его воспитанниками.
В остававшиеся до весеннего потепления полтора месяца он дважды в неделю приходил к нам, не имевшим обувки, чтобы позаниматься с нами. Это был человек трогательного склада, ни на минуту не забывавший о своём долге, совершенно бескорыстный в желании помочь, когда того требовали обстоятельства. Умея строить отношения с учениками просто и эффективно, он совершенно не пользовался формой воздействия на ребят, которых мог считать неприлежными, дерзкими или непослушными, в виде вызова в школу родителей. К примеру, наша мама была там, кажется, не более как дважды, – когда отводила туда для записи в первый класс сначала среднего брата, а потом меня, хотя поводы заслушать её или даже пристыдить за наше поведение, как то делается в подобных случаях, не могли исключаться…
Колхоз, на балансе которого числилась
