пострадавшая от огня изба, также не остался в стороне от печалей нашей семьи. Было решено восстановить избу до состояния, при котором в ней было бы возможно жить. Работы начались уже весной. Несмотря на трудности с проведением сева, уходом за поголовьем скота и другими неотложными заботами в хозяйстве было создано строительное звено из трёх стариков, и оно взялось навести по ве́рху сруба новые венцы, заменив ими истлевшие под пламенем прежние, намостило потолок и установило стропила. Ожидался подвоз снопов для настила скатов из залежалой, прелой соломы, поскольку свежая, свезённая с колхозных полей в минувшее предзимье, вся пошла на скорм общественного скота, а чего-то другого для устройства покрытия не находилось.
Хотя это значило, что почти сразу, при первом ливне, скажутся протечки, но – выбирать не приходилось.
Одновременно складывалась новая печь. Материала, в том числе на устройство дымовой трубы и чердачного дымохода к ней, хватило из разобранной старой. А глину брали вблизи, напротив избы, по другую сторону улицы; там был небольшой глиняный раскоп, никем не ухоженный и наполнявшийся дождевой или снеговой водой. Новая печь уже существенно отличалась от предшественницы. Она представляла собой четырёхугольный обогреватель высотой от пола почти до потолка, суженный с боков, с примыкающей к нему плитой для готовки пищи и варева для живности. Чтобы глиняная обмазка сооружения не трескалась при разогреве, в неё полагалось изрядно добавить поваренной соли, но слишком велика была бы роскошь расходовать этот дефицитный тогда пищевой продукт в побочных целях – обошлись без его примеси…
Прощайте навсегда просторный гладкий лежак наверху, при́печь и вместительное жерло́ со стороны кухни, выполнявшее роль духовки!
В благодарной памяти никогда не изгладятся связанные с вами ощущения мягкой, убаюкивающей теплоты и какого-то ласкового, постоянно зовущего к себе, трогательного скромного комфорта!
Новая печь тем была хороша, что совсем не дымила, то есть тяга в ней соответствовала потреблению топлива плитой, по крайней мере в самом начале её задействования, когда в дымоходе ещё не успела накопиться и осесть сажа.
В назначенный день на стройке появилась группа женщин. К ним присоединилась наша мама.
Набрав достаточное количество глины в раскопе, женщины размесили её ногами прямо на земле у избы, и уже вскоре они дружно набрасывали эту за́месь на покрытые дранкой, восстановленные верхние участки сруба. За день обмазку стен закончили как снаружи, так и внутри. Оставалось пробелить стены извёсткой, подождав, когда они просохнут.
А спустя несколько дней, торопясь, чтобы работу не испортил обильный дождь, звено строителей уложило на горбыли крышное соломенное покрытие, и состоялась пробная протопка плиты с обогревателем. Всё тут сложилось удачно – нам, погорельцам, было чему от души порадоваться. Не хватало стекла, и окна ещё до осени оставались частью незастеклёнными, но и с этим было покончено до наступления холодов. Так завершилась эта история.
Своими силами, то есть – без помощи односельчан при тушении пожара и устранения его последствий местным колхозом, нашей семье было не обойтись. Мы не стали изгоями в условиях тяжелейшего военного времени, и это следовало ценить по-особенному…
Перипетии, связанные с возгоранием избы, ещё долго не позволяли наладить сносное проживание и пропитание. Сестра и самый старший брат если и наведывались в село, то лишь урывками и ненадолго. Подмогой матери оставались теперь только мы со средним братом. Возделывать огородный массив на всей его довольно обширной площади становилось нам не по силам, но забрасывать его отдельные участки также было не по-хозяйски. Тут виделось улучшение достатка. Но в первое же лето после пожара мы поняли, что решение следовало принять другое. Часть урожая картофеля, кукурузы и овощей не была убрана.
В целом заготовленного пропитания выходило как бы с расчётом на среднюю тощую «душу», что наблюдалось и раньше, когда в связи с призывом отца нас насчитывалось пятеро. Это объяснялось просто, ведь нисколько не убыло других дел – пастьбы коровы, накашивания сена, обеспечения припаса дров и проч.
Как бы там ни было, но мы жили, а что касалось лично меня, то вместе с возросшими трудностями, я стал физически чувствовать себя намного лучше; во мне что-то окрепло и как бы уже устаивалось. Я начинал ощущать себя обновлённым, и, казалось, по своему состоянию мог быть едва ли не равным своим здоровым сверстникам. А в чём-то мог и превзойти их…
Эта осторожная и по-своему дерзкая мысль, которою я не смел поделиться хотя бы с кем, постепенно завладевала мною, и она, в конце концов, подтолкнула меня к поступку, «зовущему» меня, видимо, давно.
Его смысл состоял в том, чтобы я мог утвердиться в собственном бесстрашии, смелости, какой обладает не каждый мальчишка моих лет или даже старше. Началом послужила проявившаяся во мне привязанность к лошадям.
В какой-то мере я знал о ней уже в то время, когда угодил под копыто при вспашке огорода. Но та страсть была ещё совершенно детской, неотчётливой. Возрасти ей помог старый колхозный конюх, некогда служивший в кавалерии.
Будучи старым и очень больным, но не имея замены, он поощрял желания сельской ребятни поучаствовать в уходе за лошадьми, в частности доверял им убирать стойла, приносить к ним соломистого подстила, воды или водить животных на водопой, купать их в озере. Некоторым же везло особенно: группой из трёх-четырёх человек он посылал их в ночное.
Я был в числе тех, кто при всяком подходящем случае приходил к конюшне, и скоро её смотритель заметил меня. Показывая своё хозяйство, он позволял мне подходить к стойлам, где я мог наблюдать естественную гордую выправку каждой лошади, заглядывать в их проницательные, всё понимающие глаза, трогать и гладить их морды.
Тут в отдельном стойле содержалась и та кобылка, что ударила меня, но на которую я не помнил обиды. Она выглядела старой и измождённой, безучастной ко всему, что происходило вокруг неё, – столько-то, видно, досталось ей на её веку…
Меня она, может, и узнала, но ни в её глазах, ни в ленивых потряхиваниях поседевшими чёлкой и гривой, ни в желании принюхаться ко мне, когда я протянул к ней ладошку, я этого разобрать не мог.
От смотрителя я узнавал многое о повадках животных, об их мастя́х. Животные были истощены нехваткой кормов в холодное время года, но среди лета выглядели достаточно исправно. Другими становились их стать, резвее – повадки. Это особенно было заметно в молодых животных. Их обкатывал сам конюх, после чего их поведение более вписывалось в те нормы, какие требовалось им соблюдать, находясь на отгоне в гурте́.
Конюх позволил
