ресурсами дело обстоит не так, как в России, и нефти в ней нет, но идея «правильного освоения государственных кредитов» была вполне осознана, и на военные расходы она распространялась тоже.
Так что в военной эффективности итальянской армии Чиано сомневался — он называл ее «molto buff» — «большим блефом», — а вот от Феличе Гварнери знал совершенно точно, что с наличием стратегического сырья дело обстоит очень неблагополучно.
Италия импортировала 80 % своего сырья. На военные нужды ей требовалось, например, 150 тысяч тонн меди, а сама она производила не больше одной тысячи тонн. Запасов стали для военной промышленности у Италии было на две недели, железной руды — на полгода, никеля — на три недели. Треть необходимых поставок нефти вплоть до 1937 года обеспечивала торговля с СССР, но в рамках договора о борьбе с Коминтерном Италия эту торговлю свернула и теперь зависела от Англии. Если Англия станет врагом и поставки прекратит, а порты окажутся блокированы английским флотом, Италия окажется беспомощной.
В общем, 13 августа 1939 года Чиано улетел из Германии домой в самом плохом настроении.
А еще через неделю, 20 августа, дал тестю такую рекомендацию [121].
«Разорвать «Стальной пакт», швырнуть его Гитлеру в лицо и тем стать лидером антигерманского блока».
Облик Бенито Муссолини годами строился на том, что он человек гранитной силы воли, со способностью спонтанно принимать судьбоносные решения, а приняв их однажды, непоколебимо идти до конца. Итальянская пресса твердила: «как Христос был уникален в своей человечности, так и дуче уникален в своей решимости».
Все-таки семнадцать лет непрерывной лести влияют и на самые трезвые головы, а самоирония не входит в список черт, необходимых для диктатора, — наверное, он и сам стал понемногу верить в свою уникальность.
Муссолини был крайне самовлюбленным человеком, но маньяком он все-таки не был.
И в последние дни лета 1939 года он колебался, дергался и никак не мог остановиться на каком-то определенном курсе действий. Все было зыбко и неверно, и ни на что нельзя было положиться. С дуче, конечно, мало кто осмеливался говорить откровенно, но Гварнери в этом смысле был исключением, и у самого Муссолини, человека очень циничного, особых сомнений в качествах его окружения не было. Он если и не знал точно, то смутно чувствовал, что доклады о высокой боеготовности его армии несколько преувеличены.
Скажем, было известно, что армии не хватает артиллерии. Франко за три года получил примерно 1900 артиллерийских орудий, и ни одно из них в Италию не вернулось. Лучшие пушки итальянской армии были получены от Австрии как военные трофеи — но это случилось в 1919-м, и артиллерийский парк с тех пор особо не обновлялся.
Танки L-35 весили три с половиной тонны, были вооружены парой пулеметов и защищали только от пуль и осколков. Муссолини настаивал, что эти танкетки быстро двигаются и наилучшим образом соответствуют «наступательному порыву настоящего итальянского солдата», но то, что их двигатели непрерывно ломались, оставалось за кадром, Муссолини об этом как бы не знал.
И что же теперь, в августе 1939-го, ему оставалось делать?
Даже вечно на все заранее согласный король Виктор Эммануил и то решился поговорить с Чиано довольно откровенно. Он сказал ему, что итальянская армия к войне не готова — и офицеры не обучены как следует, и снаряжение устарело, да и с тем, что есть, тоже большие перебои.
Король знал, о чем говорит: запасов патронов в армии было на месяц боев, а из 73 дивизий, существующих на бумаге, на самом деле можно было рассчитывать только на 37, да и то только потому, что в них уменьшили количество полков.
Не хватало даже военной формы.
Чиано был просто в отчаянии. В своем дневнике он задавал себе вопрос: «И что же делает дуче в такой ситуации?» — и приходил к выводу, что дуче не интересует ничего, кроме формальных вопросов. Он распекает офицеров за нечеткость «passo гошапо» — и не делает ничего, чтобы как-то поправить дело с нехваткой оружия и военного снаряжения, о которой он хорошо знает. И Га-леаццо Чиано приходит к невеселому выводу: «дуче так боится правды, что не хочет видеть ее».
24 августа 1939 года у Муссолини состоялось совещание с высшим генералитетом страны. Распоряжения носили предмобилизационный характер. Собственно, некоторые категории резервистов были призваны прямо сразу.
На следующий день, 25 августа, было получено послание от Гитлера. Там содержались объяснения по поводу пакта с СССР о ненападении и говорилось о том, что война с Польшей неизбежна. Телеграмма из Берлина пришла в Рим в 3.20 дня, а в 6.00 вечера стало известно, что Великобритания подписала с Польшей соглашение о взаимной помощи.
По-видимому, теперь «конфликт с Польшей», что бы там Гитлер ни говорил, никак не мог остаться местным.
Чиано ухватился за фразу, содержавшуюся в послании Гитлера — фюрер там сказал, что просит понимания со стороны Италии, — ив результате в Берлин за подписью дуче пошла депеша со следующим содержанием:
«…принимая во внимание существующее положение готовности Италии, я не могу взять на себя инициативу в военных операциях. Война планировалась на дату не ранее 1942-го, и к этому времени я был бы готов, но сейчас я, как верный друг, должен заранее известить о реальном положении вещей»».
Как уже говорилось, подписано это было «Бенито Муссолини», но содержание целиком принадлежало Галеаццо Чиано.
Тот успел переговорить с Боккаи, начальником секретной службы безопасности OVRA, насчет настроений в народе. И получил заверения, что в случае крупных спонтанных демонстраций против войны и полиция, и карабинеры [122] встанут на сторону демонстрантов.
Чиано, по-видимому, поговорил с тестем — результатом чего депеша в Берлин и была.
В 9.30 вечера германский посол явился к Муссолини с письмом от фюрера. В нем Гитлер просил дуче перечислить «военные материалы, в которых нуждалась Италия». Список был составлен уже на следующий день, 26 августа 1939 года.
Он был огромен.
Италии требовались вещи, которых не хватало в самой Германии — например, зенитные орудия и авиационный бензин, — а также сталь, древесина и уголь. И все это в таких количествах, что на перевозку потребовалось бы 17 тысяч грузовых поездов.
К списку прилагалось письмо дуче, в котором тот уверял, что никогда не попросил бы ни о чем подобном, будь только у него время накопить все эти запасы.
На вопрос, заданный Аттолико итальянскому послу в Берлине, —
