Эта весть острой болью наполнила сердца. Я, как пьяный, качался в седле, пораженный гибелью комиссара. Вывел меня из этого состояния старший политрук Качанов, которого, читатель это помнит, я близко узнал на острове Королевиц под Черкассами.
- Василий Митрофанович, - голос Качанова был тих, в нем я уловил и искреннее горе, и растерянность (подчиненные уважали и любили Чечельницкого), - что будем делать дальше?..
- Придется теперь вам комиссарить, Василий Павлович. Что поделаешь? Начинайте работать. Вывести дивизию из окружения, спасти людей, по возможности технику - вот наша теперь политика, вот наша партийная работа. Думаю, что надо собрать на первом же привале коммунистов, напомнить им о главном: о строжайшей дисциплине и организованности. Сейчас растерянность страшнее гитлеровцев.
Война войной, окружение окружением, а жизнь в дивизии шла своим чередом. Надо было снова накормить людей, дать им отдохнуть, и как только колонна вползла в денисовский лес, от походных кухонь потянуло ароматным дымком и почти каждый куст приютил уставших, живущих на пределе человеческих сил бойцов.
Штабным же командирам, как и прежде, было не до отдыха. Требовалось выяснить, где противник попытается найти переправы, связаться со 116-й стрелковой дивизией и договориться о совместных действиях. Оставив за себя Самсоненко - хорошо, когда на войне рядом в тобой надежный товарищ! - я поехал в Денисовку, в штаб 116-й. Нерадостной была та поездка. Оказалось, что уже двое суток 16-я стрелковая дивизия тщетно пытается форсировать Оржицу, зацепиться за ее восточный берег. Увидев село, объятое пожаром - горели дома, колхозные постройки, вишневые сады, - я понял, дела у наших соседей далеко не блестящи, гитлеровцы основательно заперли их и постараются не выпустить из Денисовки. Командир дивизии подполковник Буянов, как мне показалось, потерял присутствие духа.
- Нечего уже выводить. Фашисты расколошматили нас, от дивизии осталось не больше батальона и ни одного орудия. Будем, конечно, пытаться выйти, но лучше это сделать мелкими группами. И вам советую так же поступить. Объединяться сейчас бессмысленно.
В рассуждениях Буянова определенно был здравый смысл. Распрощавшись с комдивом и пожелав ему успеха, я поспешил к своим. Надо было доложить командиру корпуса, что обстановка круто изменилась и потому взаимодействие со 116-й дивизией невозможно. КП генерала находился в селе Оржица.
- Раз так случилось, ведите дивизию сюда. Попробуем вместе прорваться. Мы тут создаем группу прорыва, в нее входит воздушно-десантная бригада. Подключайтесь в эту группу. Вы создадите в месте прорыва вроде коридора, пропустите других, а затем по этому коридору пройдете и сами, - распорядился Антон Иванович Лопатин.
Итак, мы снова испытываем свое изменчивое счастье. Полковник Самсоненко в те дни мне не раз предлагал разбиться на мелкие группы и попытаться лесными тропками и по ночам выходить к фронту.
- Это же наверняка. Это же лучше. Главное - людей сохраним. А пойдем скопом - нарвемся на фашиста, и он оставит от дивизии мокрое место.
Но доводы моего боевого товарища и друга не убеждали. Я верил, что, действуя совместно, мы скоро пробьемся сквозь вражеское кольцо. Если же пойдем отдельными группами, то фашисты непременно по отдельности их и уничтожат.
Наступил день, еще один день во вражеском тылу. Мы стремились использовать его, чтобы подальше уйти в глубь леса, который тянулся примерно на 15 километров. Я стал замечать, что некоторыми бойцами начинает овладевать какое-то безразличие, они стали делать все механически: надо идти - шли, привал - останавливались. Такое безразличие вызывалось крайней степенью усталости. Что мы могли поделать с ними? Ровным счетом ничего! Вспыхнет бой и безразличие сдует как ветром. А в этот день, как и в прошлый, люди устало меряли шагами бесконечную дорогу.
Вместе с Самсоненко и Карташовым мы стояли на лесной просеке, пропуская монотонно, неторопливо текущую колонну. Присматривались к лицам командиров и красноармейцев, узнавали многих - и теплее становилось на душе.
Вот по обочине идут двое. До нас донеслись обрывки их разговора. Это майор Керженевский и его жена военврач 3 ранга Вера Петровна.
- Я просил тебя, Вера, умолял уехать с ранеными. Не послушалась. Теперь вот мучаешься.
- Разве я могла уехать? Я же и дня без тебя не проживу, изведусь: ты на фронте, под огнем, а я - в безопасности.
Такая нежность слышалась в ее словах, что щемящей тоской наполнилось сердце, тоской о близких мне людях. Я позавидовал Степану Семеновичу, что он идет рядом с любимым человеком в этот тревожный день. Война не в силах изменить человеческую природу, сделать сердце каменным и невосприимчивым к радостям земным. На войне, встречаясь лицом к лицу со смертью, люди ни на минуту не перестают думать о любимых. По себе знаю, что какой-либо пустячок, малюсенькая деталь, напоминающая о женах, невестах, подругах, окрашивались в новый прекрасный цвет, приобретали значительность, становились необычайно дорогими. Только этим и можно, на мой взгляд, объяснить популярность у фронтовиков песни о синем платочке.
Когда на фронте, в обстановке страшной беды, мы вдруг встречали счастливую от любви женщину, то она была для нас все равно что солнце, проглянувшее сквозь черную тучу, и мы очень завидовали ее избраннику.
Еще в лагерях под Днепропетровском я часто видел Керженевского и Веру Петровну. Вечерами, когда в летнем клубе демонстрировался кинофильм, давался концерт или читалась лекция, они непременно появлялись вместе - высокий Керженевский и русоволосая, еще совсем юная женщина в ладно сидевшей гимнастерке.
Мне рассказывали сослуживцы, что во время советско-финляндского военного конфликта дивизион, которым командовал Керженевский, в бою с превосходящими силами противника был разбит. Вера Петровна, служившая в санчасти полка, была в том бою в дивизионе мужа и получила тяжелое ранение. Керженевский положил на плечи находившуюся в бессознательном состоянии Веру Петровну и более 30 километров по лютому морозу добирался в медсанбат. Там ей сделали операцию. Вера Петровна быстро поправилась, встала снова в строй, и этот случай еще больше укрепил их любовь. В Днепропетровске Вера Петровна была уже военврачом 3 ранга, работала в санчасти и в свободное время бывала у мужа в полку. Пушкари ее полюбили и считали своим человеком.
С завистью глядя вслед Керженевским, я еще не знал тогда, что вижу их в последний раз. Во время прорыва их настигнет фашистский снаряд, и они навсегда, неразлучные, останутся лежать в степи под Лубнами.
Кольцо окружения прорвано!
С утра над Оржицей появились немецкие самолеты. Они летели на небольшой высоте, оставляя за собой шлейф густого темно-зеленого дыма. Нарисовав кольцо, которое хорошо проецировалось на фоне чистого неба, самолеты скрылись.
