Вице-президент ФХР Игорь Тузик, много наблюдавший за тренировками Фирсова, убежден, что он стал тем самым Фирсовым, которым восторгался весь хоккейный мир, только потому, что попал в руки Тарасова. «Под требовательным оком Анатолия Владимировича, — говорит Тузик, — Фирсов вкалывал до изнеможения, что окупилось сторицей. Феномен Фирсова зиждился на фундаменте титанической работы».
Однажды, когда, по словам Фирсова, «терпеть было уже совсем нельзя», он спросил у Тарасова: «Вот вы ругаете меня да ругаете, говорите, что всё не так. Что же, по-вашему, я совсем не гожусь для хоккея?» — «Ну что ты! Годишься, конечно, — ответил Тарасов. — Спортсмен ты способный. Но у тебя пока есть один, по моим понятиям — принципиальный, недостаток: ты играешь в современный хоккей, а настоящий спортсмен должен опережать свое время. Ты должен уже сегодня стремиться играть так, как будто живешь не в шестьдесят третьем году, а, скажем, в семидесятом…» И Фирсов тренировался у Тарасова так, что однажды к нему в зале атлетики подошел великий штангист Юрий Власов и спросил: «Ты живой?»
Как-то Фирсов сдавал Тарасову экзамен в ВШТ. Он правильно ответил не только на все вопросы из билета, но и на дополнительные. Высшего балла, однако, не удостоился. А на вопрос: «В чем моя ошибка?» — услышал: «Ты, Анатолий, отвечал безошибочно. Но, понимаешь ли, я сам хоккей на “пятерку” не знаю…»
«Говорят, — размышлял Тарасов, — что тренер много дает игроку. Наверное. Но есть такие спортсмены, и среди них Фирсов, которые сами дарят тренеру неповторимое искусство. Наблюдая за Толей в матчах и на тренировках, общаясь с ним, я открывал для себя новое в тактике и технике хоккея».
Тарасов изо дня в день убеждал своих хоккеистов — и давно у него игравших, и новичков — в том, что любая тактическая идея, любой тактический прием, который он им предлагает, — «всё это должно быть чуточку больше, выше, чем сегодняшние возможности игрока». Он заставлял верить в нерастраченный полностью потенциал, в наличие в организме дополнительных ресурсов, начинающих «работать» в экстремальных ситуациях.
Принято считать, будто Тарасов переманивал способных игроков со всей страны, суля им неимоверные блага и райские кущи. Ничего общего с истиной это распространенное мнение не имеет.
Хоккеисты сами, даже будучи прекрасно осведомлены о том, что их ждет на знаменитых тарасовских тренировках, стремились попасть в ЦСКА. «Без Тарасова я бы остался середнячком, как и многие другие», — говорил Владимир Петров. И это при том, что за глаза он, как, впрочем, и многие другие, называл тренера не иначе как «деспот», «тиран», «диктатор», «душегуб», «Сталин» или «Троцкий» (весьма странное, надо сказать, сочетание).
Тему «златых гор», которые будто бы сулил Тарасов каждому завербованному им новобранцу, наглядно иллюстрирует пример появления в ЦСКА Бориса Михайлова. Он был не последним форвардом в «Локомотиве». Его друг детства и тоже бывший игрок «Локомотива» Евгений Мишаков, обосновавшийся к тому времени в армейском клубе, порекомендовал его ассистенту Тарасова Борису Кулагину. После матча ЦСКА — «Локомотив» Кулагин передал Михайлову: «С тобой хочет встретиться Анатолий Владимирович, приезжай к бензоколонке у метро “Аэропорт”». Тарасов всегда заправлял там свою машину, тогдашнюю 21-ю «Волгу» с оленем на капоте. «Приехал, — вспоминает Михайлов, — жду. Подкатывает машина, выходит Кулагин и говорит: “Садись”. Забрался на заднее сиденье, поздоровался с Тарасовым. “У тебя есть характер, настырность, желание играть, — сказал он. — Но ты в хоккее ничего не умеешь. Если хочешь, чтобы я из тебя сделал человека, думай все 24 часа о хоккее, спи на клюшках…” Потом узнал, сколько я получаю, и сказал: “У меня будешь получать меньше — 120 рублей”. Гарантий, понятно, никаких не дал. Я выскочил из машины красный, как помидор. Вроде бы два года за команду мастеров отыграл, а здесь — ничего не умею».
Михайлов опасался перехода в ЦСКА. О крутом нраве Тарасова был, как и все, наслышан. Понимал, что для комплекта держать его в ЦСКА не станут. Не пойдет игра — отправят в какой-нибудь армейский фарм-клуб. Жена Татьяна сказала Борису: «Решай всё сам». Основным для Михайлова стал вердикт Виктора Якушева. «Он, — вспоминает Михайлов, — был не только игроком с мировым именем, но и человеком, тонко чувствовавшим, что может произойти в той или иной жизненной ситуации. Думаю, он понимал, что я подойду ЦСКА. И сказал очень аккуратно: “Борис, в ЦСКА приглашают далеко не каждого. Тарасов просто так ничего не делает”».
«Бориса Михайлова, — писал, в свою очередь, Тарасов, — мы пригласили в ЦСКА по рекомендации его друга, уже известного в то время хоккеиста Евгения Мишакова. “Силен, задирист, команде будет полезен…” — так звучала эта рекомендация. Устроили смотрины — претендент был трудолюбив, с подходящей скоростью, в единоборствах не тушевался, но не блистал. Нужен ли был такой вроде бы рядовой игрок столь именитой команде, как ЦСКА? Проще всего, конечно, было отказать, тем более что Михайлову уже двадцать четвертый год шел. Играл до тех пор он в клубах невысокого полета и даже там особенно себя не проявил. Однако, проверив еще раз Бориса в сложных, многоплановых тренировках, мы, тренеры, убедились — этот парень выдюжит всё, трудиться будет без устали и, что особенно важно, без показухи. Так Борис Михайлов заставил поверить в себя. Изо дня в день новичок ЦСКА подтверждал справедливость главного закона нашего хоккея: право на игру имеет лишь тот, кто терпеливо тренируется. А уж Борис тренировался так, что не припомню случая, чтобы мне или какому-нибудь другому тренеру приходилось делать ему замечания на сей счет. Как бы наверстывая упущенное в детстве и юности, Михайлов дорожил каждой секундой тренировки, не жаловался на трудности, на боли — а синяков и шишек у него всегда было свыше нормы — и потому чрезвычайно быстро овладел секретами мастерства. В течение многих лет в трудолюбии, в стремлении действовать через “не могу” Борису Михайлову не было у нас равных. Он не делил матчи на главные и второстепенные, никогда не экономил силы и в каждом игровом отрезке действовал во всю силушку. А ее, этой силушки, приобретенной в тренировках сложных и объемных, у Бориса было хоть отбавляй. Не случайно наиболее успешно Михайлов действовал, когда накал матча достигал предела — со второй половины второго периода. Своим взрывным маневрированием Борис к этому времени так изматывал левых защитников соперника, что те, поначалу сильные и грозные, становились малоподвижными, допускали технические осечки, которыми тот пользовался. Что до силовых приемов противника, то, казалось, они Михайлову нипочем. Больше того, он, пожалуй, стал первым нашим форвардом, кто так охотно сам постоянно предлагал соперникам помериться силой. И особенно упорно Борис бился в зоне у чужих ворот. Он так умело и дерзко действовал при добивании (благо руки у него были “быстрыми” и сильными), создавал столько помех вратарям соперников, что те зачастую теряли выдержку и грубили. А за грубость Борис Михайлов наказывал — наказывал голами».
