Но Санчес и не думал об отдыхе. И этот день стал действительно очень трудным. Кампанелле пришлось выдержать пять очных ставок.
Их вводили одного за другим: Франца, Кордова, Тиротта, Гальярдо. Снова и снова повторялась одна и та же процедура. Обвиняемый, выступавший свидетелем, приносил присягу, что будет говорить только правду, потом на вопрос, знает ли он сидящего напротив человека, отвечал положительно и называл имя Кампанеллы, после чего перечислял основные факты, выявленные на предшествующих допросах. А Кампанелла отвергал все показания, называл их клеветой и гнусным вымыслом. Прямо в лицо бывшим товарищам бросал он упрек в том, что они лгут. Это было не легко, но Кампанелле придавала силы уверенность, что такая линия поведения отвечает не только его интересам, но и всех калабрийцев, в том числе и тех, кто теперь, поддавшись слабости, свидетельствовал против него. Томмазо был поражен, как плохо выглядели его товарищи — заросшие, изможденные, желто-зеленые лица. Может быть, их вид так сильно подействовал на него, потому что он давным-давно не видел собственного лица?
На следующий день очные ставки возобновились. Кампанелла должен был отрицать показания Конья и Лаврианы.
Санчес после очной ставки Кампанеллы с Ринальди убедился, что к нему надо применить другие, более радикальные меры, и тотчас же потребовал подвергнуть Кампанеллу пытке. Неожиданно он наткнулся на несговорчивость нунция. Хотя распоряжение папы и уполномочивало апостолических комиссаров применять пытку по собственному усмотрению, нунций захотел снова обратиться с запросом в Рим. Санчес доказывал, что нунций проявляет полную неосведомленность в делах правосудия. Но Альдобрандини был себе на уме. Он хотел лишний раз показать заносчивым чиновникам вице-короля, что только Рим имеет право решать участь духовных лиц, какими бы отъявленными преступниками они ни были. Нежданно-негаданно Кампанелла получил передышку.
Между тем трибунал продолжал проводить дознания. Очные ставки Дионисия Понцио с несколькими свидетелями окончились ничем. Дионисий, как и Кампанелла, даже когда свидетели говорили чистейшую правду, заявлял, не моргнув глазом, что они по злобе на него клевещут. После очных ставок и угроз прокурора Кампанелла понимал, что его в ближайшие дни подвергнут пытке. Его озадачила причина проволочки.
Для него самой большой неожиданностью были итоги очной ставки с Лаврианой. Тот вопреки неоднократным обещаниям подтвердил и расширил свои показания. Что на него повлияло? Он узнал, что Лавриана сидел в одной камере с неким Монако, выдававшим себя за ученого. Тот убедил Лавриану не отказываться от показаний. Он рассказал ему, что человека, берущего обратно свои собственные слова, обычно заключают в карцер или подвергают пытке. И Лавриана послушался совета. Теперь очень важная роль выпала на долю Пиццони и Петроло. Несмотря на признания Ринальди, можно было многое отрицать и дружно объяснять наветы Маврицио давней враждой, якобы существовавшей между ним и Кампанеллой. Пиццони и Петроло обещали во что бы то ни стало отречься от всего, что было зафиксировано в старых протоколах, и проявить необходимую твердость. Об этом Джамбаттиста писал и в записке, переданной в молитвеннике.
Пиццони сдержал свое слово и отрекся от показаний. Санчес пришел в ярость. Конечно, эта перемена в настроениях узников объясняется пагубным влиянием Кампанеллы! Угрозы прокурора ничего не дали. Пиццони отвели в карцер. Ему очень хотелось сообщить товарищам, что он выполнил обещание. Он крикнул несколько раз в окно, но ему никто не ответил. Тогда он поднял с пола кусок угля и написал на стене свое имя и несколько слов: его бросили в яму за отказ от старых показаний. Тот, кому суждено сидеть в карцере после Пиццони, прочтет надпись и расскажет товарищам. Пусть их обрадует известие, что он был на высоте и сдержал слово!
Неожиданно он услышал чей-то знакомый голос. Оказалось, что над карцером находилась камера, где сидел Лавриана, который раньше не ответил, потому что поблизости был надзиратель. Пиццони похвалился другу, как мужественно вел себя на последнем допросе. Он ждал от Лаврианы слов одобрения, но дождался иного. Тот упрекнул его в непростительной глупости и тоном превосходства сказал, что он, напротив, не стал брать обратно показаний, внявши совету доктора Монако. К Лавриане скоро присоединился и сам Монако, и они в один голос принялись убеждать Пиццони подумать о своем спасении и не восстанавливать против себя членов трибунала. Если он будет упорствовать в отрицании очевидного, а тем более — своих собственных слов, на него будут смотреть как на закоренелого лжеца, а это еще больше усугубит тяжесть наказания.
Пиццони сдался не сразу. Может быть, речи Лаврианы и Монако и не оказали бы на него воздействия, если бы в карцере не было так холодно и давали бы хоть что-нибудь есть. На третьи сутки, в субботу, 29 января, Пиццони попросил надзирателя, чтобы его отвели в трибунал для дачи новых показаний. Там он объявил, что просит считать не имевшим места его отказ и расценивать его прежние показания как правдивые. Ему сказали, что если он хочет заслужить снисходительность судей, то он должен на очных ставках подтвердить все то, что он свидетельствовал против Кампанеллы и Дионисия. Пиццони согласился. Тут же была устроена очная ставка. Кампанелла с трудом держал себя в руках, видя жалкое поведение Пиццони. Тот на самом деле подтвердил все, что от него требовали. Мелкая душонка!
Из окна Кампанелла видел, как на очную ставку с Пиццони повели Дионисия. Через некоторое время их отправили каждого в свою камеру. Потом по двору в сопровождении надзирателя прошел Петроло. Выдержит ли? Петроло выдержал. Он смело заявил, что все его россказни о подготовке восстания и о сношениях с турками являются ложными. Они состряпаны фра Корнелио. Чем тогда объяснить, что он вместе с Кампанеллой пустился в бегство? Петроло ответил, что ничего не знал об арестах, а бежал, потому что боялся Ринальди, который из личной вражды обещал его убить. Ему заметили, что раньше он добровольно, как записано в протоколах, делал признания и подтвердил их перед епископом Джераче. Петроло возражал, что никогда ничего подобного не было, а его подписи добыты или обманом, или насилием. Члены трибунала, теряя терпение, спросили его, признает ли он, что вместе с Кампанеллой хотел поднять восстание и установить республику. Петроло начисто все отрицал. Он клялся что все это злые наветы врагов.
Обратно его, вывернув руки, волокли уже два надзирателя. Уже по одному этому Кампанелла понял, что Петроло сдержал слово. Куда его тащат? Они остановились у башни, где находился самый страшный карцер — «Крокодилья яма». Пиццони не вытерпел трех суток в простом карцере, а как поведет себя Петроло в «Крокодиле»? Неужели и он не будет достаточно мужественным?
