«Жизнелюбие» Каина передалось его потомству: каиниты оказались весьма успешными в устроении «земной» жизни. Один из них, Ивал, был «отец живущих в шатрах со стадами» (Быт. 4: 20), его брат Иувал — «отец всех играющих на гуслях и свирелях» (Быт. 4: 21). Их двоюродный брат Тувалкин «был ковачом всех орудий из меди и железа» (Быт. 4:22). Иными словами, потомки Каина явились основоположниками ремесел и искусств, создавших на земле иную, «альтернативную» райской человеческую жизнь — основоположниками «общества потребления». Правда, ценою этого «земного» комфорта было выпадение каинитов из Священной истории: «И познал Адам еще жену свою, и она родила сына, и нарекла ему имя: Сиф, потому что, говорила она, Бог положил мне другое семя, вместо Авеля, которого убил Каин. У Сифа также родился сын, и он нарек ему имя: Енос; тогда начали призывать имя Господа» (Быт. 4: 25–26). Но даже в потомстве Сифа лишь немногие продолжали «призывать имя Господа»: прекрасные каинитки соблазнили сыновей Сифа — и на земле установилось «звериное царство». «Внуки Адама еще более устремились к развитию вещественной жизни на земле с забвением вечности, — писал о начале Священной истории святитель Игнатий (Брянчанинов). — Сюда, наконец, устремилось все его потомство за исключением немногих избранных мужей, считая сказание о рае баснею, изобретением суеверного воображения. Тщетно смерть пожинала людей с лица земли: они продолжали жить и действовать как бы вечные на ней. Таким образом, немедленно по падении человеков начал образовываться на земле, а с течением времени получать большее и большее развитие по самому началу своему враждебный Богу мир» (Свт. Игнатий (Брянчанинов). Слово о человеке. СПб., 1995. С. 56–57). Когда успехи «каинитской цивилизации» развились настолько, что даже среди потомков Сифа сохранился лишь один, достойный «ходить пред Богом» (Быт. 4:9), «раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце Своем» (Быт. 6: 6) — и грянул потоп, уничтоживший первое человечество, за исключением укрывшегося в ковчеге праведного Ноя с семейством.
Гумилев, оценивая современное ему положение человечества, использует эту библейскую реминисценцию, причисляя людей эпохи научно-технической революции к «потомкам Каина» — отсюда авторское «мы». «Потомки Каина» — как это видно из текста сонета — не столько потомки первого убийцы (эту банальную коннотацию Гумилев как раз игнорирует), сколько потомки первого «приобретателя», первого «жизнелюба», поставившего свое земное блаженство выше блаженства небесного. Но подобная трактовка «каинитства» вновь возвращает нас к теме грехопадения и его последствий, заявленной в первой катрене (вспомним рассуждение о семантике формы сонета, приведенные выше), и предполагающей в терцетах «неожиданное разрешение»:
Но почему мы клонимся без сил?
Нам кажется, что Кто-то нас забыл,
Нам ясен ужас древнего соблазна,
Когда случайно чья-нибудь рука
Две жердочки, две травки, два древка
Соединит на миг крестообразно.
«Ужас древнего соблазна» — не в том, что первые люди «рассердили» Бога и Он начал им «мстить» за нарушенную заповедь, а в том, что своими действиями они поставили себя в такое положение, в котором невозможна полнота любовного взаимодействия Бога с человеком. Соблазнитель действительно, не лгал о том, что грехопадение не приведет к мгновенной физической и даже духовной гибели людей, так сказать, к их «аннигиляции» по Божественной воле: он прекрасно понимал, что даже согрешившие дети в глазах любящего Отца все равно остаются детьми. Священное Писание определяет человека как некое вместилище духа, сравнивая его с «домом», «обителью», «сосудом». Если этот «сосуд» до краев наполнен Духом Божиим — сатана не имеет над ним никакой власти. Следовательно, в момент первого искушения сатане нужно было заставить первых людей освободить какое-нибудь небольшое место для своего духа, «выплеснуть» из человека хотя бы небольшой «объем» Духа Божия. Для этого нужно было, чтобы они просто перевели взгляд с Бога на что-нибудь, лежащее вне Его, — хотя бы на плоды Древа Познания.
В святоотеческой литературе мы встречаем парадоксальное утверждение фиктивности бытия Древа Познания. «Древо жизни, — пишет Иоанн Златоуст, — находилось среди Рая, как награда; древо познания — как предмет состязания, подвига. Сохранив заповедь относительно этого дерева, ты получаешь награду. И посмотри на дивное дело. Повсюду в Раю цветут всякие деревья, повсюду изобилуют плодамщ только в середине два дерева, как предмет борьбы и упражнения» (Свт. Иоанн Златоуст. О творении мира; цит. по: Иеромонах Серафим (Роуз). Православное святоотеческое понимание книги Бытия. М., 1998. С. 103–104). Таким образом, не в самих «плодах Древа Познания» присутствовали какие-то вредные для человека свойства, но Древо Познания оказывалось некоей абстрактной альтернативой богосозерцания для первых людей — можно было целиком обращать свои силы на общение с Творцом, а можно было уделить хотя бы толику внимания и Древу Познания… В тот миг, когда Древо Познания стало на какое-то время в глазах Евы более интересным, чем Творец, и совершилось собственно грехопадение.
Грехопадение первых людей в раю — отнюдь не «богоборчество», а абсолютная глупость, ничем не оправданная, или, по выражению св. Симеона Нового Богослова, — «акт чистого «самоопределения» человека, но в направлении не должном, по злоупотреблению самовластием» (цит. по: Архиепископ Федор (Поздеевский). Смысл христианского подвига. М., 1995. С. 128). Психологически это можно представить, если представить себе самоубийство из чистого любопытства: «А дай-ка сейчас возьму нож и вскрою вены — что-то будет?» И это действительно был «грех» в полном смысле этого слова: перенос «умного внимания» с воли Творца, установившего заповедь, на личный интерес, весьма мелкий и бессодержательный — праздное любопытство. Крайне характерно здесь то, что запрет на «плоды с древа познания добра и зла», согласно святоотеческому учению о грехопадении, не предполагал неведенье добра и зла (см.: Протоиерей Аиверий Воронов. Догматическое богословие. М., 1994. С. 26).
Первобытные люди в раю знали, что такое зло, но это знание оставалось просто невостребованным в практической деятельности за ненадобностью. Так знание о преступных действиях, перечисленных в Уголовном кодексе, в жизни законопослушного гражданина не претворяется в сами действия (поэтому, кстати, несколько странно выглядят попытки разного рода еретических учений представить соблазнившего прародителей дьявола каким-то «великим просветителем» — скорее книга Бытия дает нам образ растлителя-уголовника, соблазняющего «новичка» испытать «острые ощущения на практике»).
