Долго сидел Шаляпин на круче и смотрел на Волгу, изредка бросая взгляды на другой берег, где тоже кипела жизнь.
Каким скучным, серым, грязным показался город, когда они проехались по главной улице — Большой Покровской. Отвратительные мостовые, жалкие лавочки и магазины. Кругом, куда ни посмотришь, все было вздыблено, разворочено, повсюду шла подготовка к открытию выставки-ярмарки. Солидно возвышалось лишь здание театра…
— Вот и театр…
Шаляпин не дослушал извозчика, что-то пытавшегося ему объяснить, сунул ему деньги, соскочил с подножки и вбежал в здание театра…
Здесь уже сновали люди: ведь скоро начнутся репетиции, нужны будут декорации, костюмы…
Шаляпин вошел в зрительный зал, огляделся и сел в лишнее кресло. Как хорошо, что он сюда приехал! Целых три месяца он будет выступать в этом театре. В центре города — здание театра, строгое и величественное, а внутри все сверкало чистотой и… ожиданием. И о зрителях позаботились: нигде ему еще не было так удобно сидеть в кресле, как здесь. Привлекательной была и обивка кресел, барьеров, хорошее впечатление произвел на него и занавес.
Через несколько дней Федор Шаляпин чувствовал себя в труппе как свой, желанный и близкий человек. Веселый балагур, превосходный рассказчик, он быстро завоевал положение необходимого для всех человека. Среди артистов были такие, которым он давно поклонялся. Еще в Казани, мальчишкой, он полюбил Алексея Николаевича Круглова и теперь был рад, что ему придется выступать вместе с ним в одной труппе. С Иоакимом Викторовичем Тартаковым он познакомился еще в Мариинском театре, не раз слушал его в баритональных партиях, восхищался предельной выразительностью музыкальной речи певца. За два года пребывания в Мариинском театре Тартаков, ученик знаменитого Эверарди, приобрел популярность как превосходный Жорж Жермон в «Травиате», Риголетто, Амонасро в «Аиде», Фигаро, Тонио в «Паяцах»… В этих «запетых» партиях Тартаков благодаря точности интонации, безупречной фразировке, искусной филировке, умению владеть дыханием, вовремя менять звучнейшее форте на нежнейшее пианиссимо, благодаря блестящим верхам и широчайшей напевности достигал большой художественной выразительности.
И Шаляпин понял, почему Мамонтов пригласил его: успех в его партиях будет обеспечен. К тому же тридцатипятилетпий Тартаков, мягкий, добродушный человек, сердечно отнесся к нему, поощряя его веселые рассказы.
Чаще всего собирались у госпожи Винтер. Спектаклей еще не было, хотя театральное имущество уже прибыло из Москвы и шла спешная работа по подготовке спектаклей. Каждый знал свое дело, все были молоды, независимы друг от друга. Так что добрые отношения быстро установились между артистами, декораторами, режиссерами, музыкантами.
Однажды Шаляпин застал у Винтер среди обычных ее посетителей Савву Ивановича Мамонтова и Константина Алексеевича Коровина. Пятидесяти пятилетний Мамонтов, плотный, с седой бородкой на монголоидном лице, был весел, остроумен, дружелюбен. С добродушной улыбкой встретил он Шаляпина.
— Ну как вам, Федор Иванович, показался Нижний Новгород? Как устроились? Клавдия Спиридоновна вас не обижает? — зорко поглядывая на Шаляпина, глуховатым баском говорил Савва Иванович.
— Такая красота здесь, Савва Иванович… Так рад, что выбрался сюда. Ведь это мои родные места, Волга, мать родная… — Растерянность проходила, и Федор обретал спокойствие и уверенность. В парадном сюртуке бутылочного цвета, с гофрированной плотной манишкой сорочки, в светлых брюках, высокий, гибкий, Шаляпин чувствовал, что этот странный костюм ему идет… По крайней мере, нет презрительных усмешек при виде его костюма, нет косых взглядов, а больше ему ничего не нужно. Скоро попросят петь, тогда он покажет себя…
В боковую дверь вошла Татьяна Любатович, старшая сестра Клавдии Спиридоновны, солистка Частной оперы. Вскоре пришел дирижер Вячеслав Иосифович Зеленый, руководивший постановкой оперы «Жизнь за царя», и его попросили сесть за рояль. Мамонтов широким жестом указал Шаляпину и его место. Федор послушно встал у рояля. Речитатив и арию «Чуют правду» он подготовил хорошо, но перед Мамонтовым он никогда не выступал. Почувствовал, что побледнел, казалось, что волнения не победить, но с первыми звуками рояля вернулось спокойствие, и он запел. А во время исполнения арии «Чуют правду» он чуть было не сбился: случайно бросил взгляд на балкон, где против открытой двери сидела пятнадцатилетняя Леночка Винтер, и увидел, что она вдруг в самом драматическом месте арии разревелась, а потом, сконфуженная, закрылась руками, тщетно пытаясь преодолеть свое волнение. Шаляпин закончил арию с трудом, но Вячеслав Зеленый поздравил его с превосходным исполнением, а Савва Иванович молча подошел к нему и крепко расцеловал. Шаляпин повеселел.
В просторной гостиной было уже тесно, и всем предложили перейти на обширную террасу, где накрытые столы манили вкусными запахами.
За столом, как обычно, Федор сыпал шутками направо и налево. Все смеялись его остротам, стало весело и непринужденно. Вдруг он поймал взгляд сидевшего напротив него красивого брюнета с острыми выразительными глазами, небрежно причесанного, с эффектной мушкетерской бородкой. «Какое прекрасное лицо, — промелькнуло в сознании на мгновение замолчавшего Шаляпина. — Должно быть, какой-нибудь значительный чиновник приехал на выставку из Франции, уж больно на француза похож или на итальянца… Да ведь я его видел у Лейнера… О Господи, да это ж художник Коровин, второй раз принял его за иностранца».
Шаляпин еще раз взглянул на Коровина, и как бы в подтверждение промелькнувшей догадки тот на чистейшем русском языке попросил горчицу. Взгляды их встретились, они кивнули друг другу.
Сначала Федор стеснялся присутствия Саввы Ивановича, но, видя, как тот вместе со всеми охотно и молодо похохатывал, Шаляпин осмелел. Да и вино делало свое дело.
— Года два тому назад я был отчаянно провинциален и неуклюж, — вновь начал рассказывать Федор о своих недавних приключениях и переживаниях. — Василий Васильевич Андреев, мой петербургский друг, усердно и очень умело старался перевоспитать меня. Уговорил остричь длинные, «певческие» волосы, научил прилично одеваться и всячески заботился обо мне. Но страшно не хватало денег. А как они необходимы, эти проклятые деньги!..
Все собравшиеся в ожидании чего-то необычного и веселого затаили дыхание.
— И вот однажды, — продолжал свой рассказ Шаляпин, — пригласила меня одна богатая барыня в свой барский дом на чашку чая. А в чем идти — не знаю. Напялил на себя усатовский фрак, а Усатов-то, мой тифлисский учитель пения, был в два раза толще меня и значительно ниже, так что можете себе представить мое состояние в этом фраке… Ну ничего… Пошел, раз приглашают, я и не в таких переплетах бывал… В этом фраке и в блестяще начищенных смазных сапогах я храбро явился в богато убранную гостиную. Пригласили за стол. Со мной рядом сели какие-то очень веселые и смешливые барышни, а я был в то время ужасно застенчив. Вдруг чувствую, что кто-то под столом методически и нежно нажимает мне на ногу. По рассказам товарищей я уже знал, что значит эта тайная ласка, и от радости, от гордости немедленно захлебнулся чаем…
