И вот теперь мне предстояло увидеть его, говорить с ним…
В Москве, в Ленинграде — тогда еще Петрограде — мощными потоками шествовали рабочие. Лес знамен, приветствия, музыка… Волнующие встречи на фабриках, в клубах, в казармах! Мы были растеряны, потрясены!
Праздник. Бесконечное шествие перед трибуной на Красной площади. Часами текли человеческие волны перед вождем, приветствуя делегатов, приехавших чуть ли не из всех стран земного шара. Кто из нас тогда чувствовал холод в легоньком пальтишке, рассчитанном на климат Рима, Генуи, Неаполя? У нас бились сердца, горели щеки, сияли глаза!
Потом в Кремле — торжественное открытие конгресса под звуки «Интернационала», пропетого на пятидесяти языках…
Мы с нетерпением ожидали дня, когда Ленин должен был выступить: увидеть его, услыхать, пожать ему руку, высказать волновавшие нас чувства…
И мне посчастливилось встретить его! Это было в одном из бесчисленных кремлевских коридоров. Столько хотелось сказать, а я растерялся и только мог выговорить:
— Здравствуйте, товарищ Ленин!
— Здравствуйте, товарищ! — и он протянул руку. — Вы француз? (Мое приветствие было по-французски.)
— Нет, итальянец, — невольно перешел я на родной язык.
— Я немного говорю по-итальянски, — перешел и он на этот язык. Толпа участников конгресса обступила нас.
Позже я вместе с другими итальянскими делегатами был у Ленина. Один из нас, неаполитанский рабочий, должен был передать ему привет от рабочих своего завода.
Увидев Ленина, он от волнения не смог произнести ни слова, сжал ему руку и заплакал. Ленин ужасно смутился.
Когда Ленин появился на трибуне, зал дрожал от приветствий. Все делегаты, встав, оглушительно аплодировали. Затем запели «Интернационал».
Я помню его глаза, ему одному присущий внимательный, острый взгляд.
Я увидел его еще раз в Кремле, после заседания. Он говорил по-немецки, медленно, просто. А я не знал немецкого и волновался, ожидая перевода.
IV конгресс Коминтерна имел особо важное значение для нашей компартии. На нем выявилось расхождение между Бордига и большинством итальянской делегации. Итальянский вопрос очень подробно обсуждался на конгрессе. Помню долгие ночные заседания, борьбу, сомнения делегатов и наконец голосование, при котором Бордига, представлявший крайнее «левое» течение в нашей партии, оказался в меньшинстве. Это происходило в тронном зале Кремля. В этот вечер председательствовал я. Было нелегким делом поддерживать порядок на столь важном и бурном заседании. Тогда только начиналась сложная и трудная работа нового руководства нашей партии, только что освободившейся от крайних «левых» элементов, над последовательным проведением принципов Коминтерна в партии.
С тех пор прошло много лет. Теперь наша партия, возникшая в борьбе, сформировалась и закалилась в боях с фашизмом. Многие члены партии пали в борьбе, их место заняли новые бойцы. Но партия оставалась неизменно на своем посту. Это единственная в Италии партия, которая устояла перед бурей и продолжает вести борьбу с фашистами. Своей силой и выдержкой она в значительной мере обязана руководству Коминтерна.
Ленин принимал живое участие в обсуждении итальянского вопроса.
Сообщение о походе фашистов на Рим, совершенном в специальных поездах, предоставленных им правлением железных дорог, застигло нас в Москве, как раз во время заседания конгресса. Вести были неясные, противоречивые. Я получил номер нашей «Рискосса»— литографированный: типография наша была разрушена фашистами.
Подробности переворота — кровавые подробности, убийство Ферреро, Беррути и многих других отважных наших борцов за дело рабочего класса, разрушения, неслыханные насилия над пролетариатом — все это мы узнали уже позже, в Берлине.
Наше возвращение на родину после конгресса должно было произойти нелегально. Только один из членов нашей делегации отказался вернуться в Италию: теперь он вне партии. Возвращались делегаты в декабре через горные перевалы в Альпах, в жестокую метель. Только я с двумя товарищами женщинами возвратился легальным путем по железной дороге, так как для меня горный перевал был недоступен. У нас было одиннадцать чемоданов, которые принадлежали товарищам, ушедшим пешком. Мы двинулись в путь последними, когда получили уже известие о благополучном их переходе. На границе полицейские и фашисты набросились на нас и на наши чемоданы. Пограничный комиссар, как оказалось, знал меня лично, он прожил несколько лет перед этим в Кунео. Нас раздели донага и обыскали так, как никогда еще в жизни не обыскивали. Обыск длился несколько часов; а затем целую ночь обследовали содержимое чемоданов. Благодаря лихорадочности, с которой производился обыск, и большому количеству похожих Друг на друга чемоданов мне удалось спасти от обыска два чемодана, подменив их в общей суматохе другими, уже обследованными. Полиция конфисковала множество мелких, незначительных предметов, которые потом фигурировали на процессе в качестве «вещественных доказательств», и освободила нас.
Перед моими глазами все еще стояли картины оставшейся позади, так далеко отсюда, революционной России: заседания конгресса, Ленин, московские и петроградские заводы, встречи с русскими рабочими.
Пограничная полиция отправила нас в Милан. Миланская — дала мне направление в Турин, но в Турине меня не пожелали принять и выдали подорожную в Кунео — мое последнее местопребывание. В Кунео повторилась та же история: местная полиция отказала мне в праве жительства.
— Но ведь я живу здесь!
— Вы бы сделали гораздо лучше, если бы не возвращались, — откровенно сказал мне тот самый комиссар, который с такой предупредительностью выдал мне несколько месяцев назад заграничный паспорт в надежде, что я не возвращусь обратно. — Да и что вам делать здесь? Палата труда теперь занята фашистами. Отправляя вас отсюда, я, в сущности, оказываю вам услугу. Когда фашисты узнают, что вы здесь, вам придется плохо.
— В этом я не сомневаюсь, — сказал я, — но полагаю, что вам будет трудно выбрать мне местожительство. Даже Турин, город, где я родился, не пожелал меня принять.
— Я дам вам направление в Фоссано.
В сопровождении двух жандармов я снова двинулся в путь. В Фоссано меня опять обыскали и отобрали семь миллионов пятьсот тысяч рублей (это было в 1922 г.), которые я привез с собой для раздачи товарищам на память о России.
Можете представить себе восторг полицейского комиссара и фашистов при виде этих сумм. Я совершенно серьезно потребовал расписку на эти миллионы с подробным перечислением номеров и серий.
