— Думается, что моей победе может быть только одно объяснение, по простоте своей напоминающее одну из Verites de m-me de la Palisse, а именно, что в Буэнос-Айресе в конце 1927 года я просто играл лучше Капабланки…
Можно, конечно, рассуждать о том, был ли мой противник в лучшей своей форме (хотя он сам до начала матча заявил urbi el orbi, что чувствует себя великолепно и вполне готов к бою) и не найдет ли он в себе новых сил для матча-реванша, который он мечтает устроить в 1929 году. Несмотря на очень высокое мнение о классе моего противника, на такую же высокую оценку его чисто интуитивного дарования и классического стиля его творчества, я полагаю, что Капабланка в 1929 году будет весьма мало отличаться от Капабланки 1927 года, так же мало, как этот последний отличался от победителя Ласкера в Гаване в 1921 году.
Думаю я это потому, что два с половиной месяца контакта с кубинским «genio latino» может только окончательно укрепить мое мнение о нем, начавшее складываться еще в достопамятные дни петербургского турнира 1914 года: шахматные минусы Капабланки, правда, незначительны и мной с трудом могут быть использованы, но зато неискоренимы, так как стоят в слишком тесной органической связи с его человеческими, слишком человеческими недостатками.
Но если Капабланка играл не хуже чем раньше, почему наши прежние результаты с ним были так мало похожи на случившееся в матче?
Да, вероятно, главным образом потому, что я в первый раз за всю свою шахматную карьеру стал в Буэнос-Айресе перед неповторимой возможностью высшего спортивного достижения и… играл так, как никогда в жизни.
Результаты матча помимо личного удовлетворения доставили мне еще двойную радость: во-первых, от сознания, что удалось избавить шахматный мир от вредного очарования, от массового гипноза, в котором держал его человек, сделавшийся за последнее время проповедником никчемности шахматного искусства и скорого его исчезновения; затем, от веры, что факт моей победы, казавшейся столь невероятной, сможет напомнить многим, что и в других областях жизни рано или поздно может свершиться то непредвиденное и казалось бы невозможное, что сплошь и рядом превращает самые смелые сны в действительность…»
Победа Александра Алехина в матче с Капабланкой открыла новую яркую главу в летописи борьбы за первенство мира, стала важной вехой в неисчерпаемом творческом развитии шахматного искусства. Она привлекла всеобщее внимание, стала сенсацией. Шахматный мир рукоплескал русскому гроссмейстеру, столь убедительно и эффектно доказавшему свое превосходство над, казалось, непогрешимой «шахматной машиной в образе человека». Репортеры осаждали нового чемпиона мира с просьбами дать интервью. Лейтмотивом бесед с журналистами были, конечно, итоги состязания двух великих шахматистов. Но порой разговор принимал и несколько иной характер.
Так, в интервью, опубликованном 11 декабря 1927 года в газете «Нью-Йорк таймс», корреспондента интересовал вопрос: «Играют ли роль в формировании шахматного гения математические способности, фантазия, память, расчетливость?..»
Отвечая, Алехин сказал, что математические способности не имеют значения в шахматах: «Что имеет значение? Фантазия в первую очередь. И еще дар к абстрактному мышлению…» Продолжая, он сказал, что не следует придавать слишком большого значения наследственности: «Можно быть блестящим шахматистом, даже если никто из ваших предков никогда в глаза не видел шахматной доски…»
А потом Алехин высказал обуревавшие его мысли:
«Странная борьба происходит во мне, когда я играю в шахматы. Борьба между фантазией, с одной стороны, и трезвой расчетливостью — с другой. Понимаете, избыток фантазии и избыток расчетливости одинаково вредны. И то, и другое может совершенно увлечь вас, причем влекут эти качества в противоположных направлениях. Они должны быть приведены в гармонию рассудочным здравым смыслом. Это я и стараюсь делать все время, давая выход то одному, то другому. Однако в случае со мной фантазия доминирует. Во мне она действует более интенсивно, чем расчетливость, более властно…»
После окончания матча с Капабланкой чемпион мира совершил поездку по городам Аргентины и Чили, где выступал с сеансами одновременной игры. На одном из них, в Аргентине, произошел забавный случай. Когда Алехин подошел к доске очередного партнера, тот вскочил со стула и радостно воскликнул: «Маэстро, вам неизбежен мат в три хода!» — «Не волнуйтесь, сеньор, — улыбнулся чемпион мира, — пока что я объявляю вам мат в два хода!»
18 января 1928 года Алехин вместе с супругой вернулся на пароходе в Европу. Их встречали в порту Барселоны десятки восторженных любителей шахмат.
Чемпиона чествовали на грандиозном банкете, в котором участвовало свыше тысячи человек. Ему был посвящен шахматный праздник, состоявшийся в одном из больших залов, где состязания шли на 250 досках. Появление победителя Капабланки было встречено бурной овацией. Казалось, что торжеству не будет конца: восторженные речи и тосты с шампанским, вспышки магния у фотографов и бесчисленные интервью длились за полночь. Выпавшие на долю триумфатора почести потребовали от него немалой выносливости.
27 января супруги прибыли поездом в Париж. Здесь, как они того и желали, на вокзале их ожидала лишь небольшая группа близких знакомых и репортеры.
«Правда, — сообщала на другой день газета «Возрождение», — одна неожиданная манифестация все же отметила приезд Алехина: шахматный король потерял багажную квитанцию, но как только администрация вокзала узнала фамилию пассажира, багаж был ему выдан немедленно, и толпа носильщиков и станционных служащих, наперебой старалась помочь А. А. Алехину».
Французская шахматная федерация и русские шахматные кружки, редакции парижских газет задумали отпраздновать триумф Алехина поочередно, по согласованному плану. Не зная конкретной даты его возвращения в Париж, предполагали окончательно определиться несколько позже.
Русское Зарубежье, да и французские любители шахмат почитали Александра Алехина, высоко ценили его талант. Свидетельств тому множество.
Весть о победе Алехина в матче над Капабланкой, донесенная в Европу телеграфом из далекой Южной Америки, была воспринята с большим энтузиазмом.
Известный русский писатель Борис Константинович Зайцев, эмигрировавший из Советской России в 1922 году, отозвался на это событие прекрасным очерком «Алехину». Он опубликован в парижской газете «Возрождение» 1 декабря 1927 года и настолько хорош, тонок и глубок пониманием сути шахмат, настолько пронизан русским патриотизмом, душевным теплом к Алехину, что нельзя не привести из него несколько фрагментов:
