Конечно, Гитлер регулярно выходил из себя и никогда не отличался способностью вежливо и обстоятельно вести длительные переговоры. Помимо этого, ему уже доводилось использовать свою способность искусственно приводить себя в бешенство как тактику при ведении переговоров — в частности, во время визита в Бергхоф австрийского канцлера Курта Шушнинга 12 февраля 1938 года. Гитлер неистовствовал и бесновался перед Шушнингом все утро, а затем в мгновение ока превратился в радушного хозяина, едва ему и членам австрийской делегации подали обед. Австрийский дипломат доктор Отто Пиркхам, присутствовавший при этом, отметил, что Шушниг, попавший под горячую руку Гитлера, за обедом выглядел «очень подавленным»‹78› — едва ли не в состоянии шока.
Однако в случае с Далерусом не похоже было, чтобы Гитлер сознательно пользовался этим трюком, чтобы воздействовать на собеседника. Скорее, Далерус столкнулся с немаловажной гранью личности настоящего Гитлера. Мы уже имели возможность убедиться, что ключевым качеством Гитлера была безграничная способность ненавидеть, а в данном случае она усиливалась едва контролируемой эмоциональностью. Способность к эмоциональному восприятию происходящего и неприкрытой демонстрации собственных эмоций являлась важным элементом его харизматического обаяния, а прежде чем передать эмоции аудитории, Гитлер должен был испытать их сам.
Однако неконтролируемые эмоциональные всплески Гитлера все больше убеждали европейских политиков — как в свое время Далеруса — в том, что он «страдает психической неуравновешенностью». К этому времени Невил Гендерсон, английский посол в Берлине, уже окончательно проникся мыслью, что Гитлер «не в себе» и уже «перешел грань, отделяющую его от безумия»‹79›. Однако, несмотря на это, Гитлер оставался неоспоримым лидером страны. Даже Геринг с невозмутимым спокойствием выслушал тираду, которой Гитлер разразился перед Далерусом.
Чтобы понять причины, по которым Геринг — как и множество других немцев — продолжал поддерживать Гитлера в это судьбоносное время, полезно проанализировать его опыт общения с Гитлером в качестве лидера. Прежде всего Геринг много лет слушал страстные речи Гитлера. И если иностранцам могло показаться, что тот «выжил из ума», Геринг и другие члены нацистской элиты зачастую были не способны заметить, где именно пролегает черта, отделяющая страсть от опасной неуравновешенности. Манфред фон Шредер, к примеру, был в то время молодым немецким дипломатом и членом нацистской партии и мог наблюдать поведение Гитлера в рейхсканцелярии непосредственно после того, как президента Гаху заставили передать в руки Германии чешские земли. Гитлер «не замолкал ни на минуту, диктуя двум секретарям одновременно»‹80›. В то время Шредер счел подобное гиперактивное поведение неотъемлемой чертой «гения в работе», но теперь, «оглядываясь назад, я четко вижу, как он садился, вскакивал и снова садился, — и думаю, что он вел себя как отъявленный психопат». Харизматичный «гений» и «отъявленный психопат» — так охарактеризовал Гитлера один и тот же человек, и лишь время и опыт заставили его изменить мнение.
Еще одним расхожим мнением, которое могло утешить сторонников Гитлера в минуты сомнений и тревог, было то, что Гитлер слишком восприимчив к советам своих агрессивных и необузданных советников. Как в свое время, во время Бамбергской партийной конференции в 1926 году, Геббельс решил, что Гитлер раскритиковал планы Грегора Штрассера, попав под влияние нацистских лидеров Баварии, так и сейчас немало людей обвиняло Риббентропа, воинственного министра иностранных дел, в том, что Германия на всех парах несется к войне.
По словам Манфреда фон Шредера, в Министерстве иностранных дел Германии теперь задавались следующим вопросом: «Как нам избавиться от Риббентропа и получить прямой доступ к Гитлеру?» Удивительно, как мысль о подверженности Гитлера постороннему влиянию могла уживаться с непоколебимой верой, что Гитлер — в конечном итоге — лучше всех знает, что нужно Германии. И опять-таки эта вера в лидера опиралась на непоколебимую уверенность фюрера в себе, которую Гитлер постоянно демонстрировал, а также на том, что все его недавние внешнеполитические авантюры завершились очень удачно для Германии. «Самоуверенность Гитлера сокрушала любые мои сомнения, — писал Альберт Шпеер. — В те дни он виделся мне эдаким античным мифическим героем, который без колебаний с полным осознанием своей силы брался за любые, даже самые невообразимые предприятия и неизменно выходил из них победителем»‹81›.
Невил Гендерсон также подозревал, что ключ к успеху Адольфа Гитлера кроется в его безграничной самоуверенности, подкрепляемой интуитивным пониманием того, что следует делать дальше. Гендерсон, как и Далерус, никогда не считал Гитлера харизматичной личностью, и все время своего пребывания в Берлине недоумевал: «…в чем же заключается величие Гитлера, каким образом удается ему преуспеть в роли бесспорного лидера великого народа и в чем заключается скрытый — для меня — источник его влияния на последователей и их безграничного повиновения ему?»‹82› Одним из возможных объяснений, как обнаружил Гендерсон, была вера последователей Гитлера в его интуицию. «Я не уставал спрашивать у приближенных Гитлера — в чем его главное сила? И все в один голос отвечали: главное в нем — чутье (Fingerspitzengefuehl — способность ощущать кончиками пальцев)»‹83›.
Этой вере в лидера сопутствовало убеждение многих, что Гитлеру «суждено» — предопределено свыше — повести Германию туда, куда он считает нужным. «Во благо это или во зло, но судьба Германии — в руках этого человека, Гитлера», — писал Вернер фон Фрич после того, как его вынудили уйти в отставку с поста главнокомандующего сухопутными войсками. Фрич нисколько не сомневался, куда именно ведет Гитлер Германию, и предупреждал, что он «затащит нас всех» в «пропасть»‹84›.
Несмотря на это, летом 1939 года многие немцы все еще полагали, что Гитлер сможет не допустить перерастания войны с Польшей в глобальный конфликт. «Мы уже видели немало примеров того, как западные державы закрывают глаза на действия Гитлера — и Мюнхен, и оккупация Праги»‹85›, — так говорил Ульрих де Мезьер, тогда молодой армейский офицер. И когда стало известно о подписании германо-советского пакта о ненападении 24 августа 1939 года, казалось, Гитлер, вновь, из ничего, добился невероятного внешнеполитического успеха. Теперь казалось, что Германия — что бы ни случилось — не окажется втянутой в войну на два фронта, зажатая в тиски между Великобританией и Францией на западе и Россией на востоке, как это случилось за двадцать пять лет до того.
Силы вермахта вторглись в Польшу 1 сентября 1939 года, а спустя два дня Великобритания и Франция объявили Германии войну. Единственное, что смог сказать по этому поводу Ульрих де Мезьер: «С точностью предсказать [что теперь произойдет] было никак невозможно»‹86›.
Часть третья
РИСК И НАГРАДА
Несмотря на десятилетия исторических исследований, в массовом сознании по-прежнему сохранились мифы о Гитлере и нацизме. Один из наиболее распространенных — убеждение в том, что победа Германии над Францией в 1940-м стала возможной благодаря лучшей вооруженности немецких войск — в частности, благодаря тому, что вермахт располагал большим числом танков, которые мог бросить в прорыв согласно примененной немцами стратегии блицкрига. Однако дело обстояло иначе. В действительности же Германия располагала меньшим количеством танков, чем силы союзников на Западном фронте, и изучение судьбоносного отрезка времени от начала войны до поражения французов, между сентябрем 1939 года и летом 1940-го, выявило намного более сложный комплекс взаимосвязанных причин, обеспечивших успех Гитлеру, в котором отнюдь не последнюю роль сыграла его личная харизма. Проницательность Гитлера, его уверенность, его ораторское мастерство, его способность выпустить на волю безграничные амбиции своих приверженцев и создать атмосферу невероятного воодушевления из-за возможности собственноручно «писать» историю — все эти факторы способствовали победе Германии.
Прежде всего то было время великой авантюры. И здесь мы снова сталкиваемся с еще одним популярным мифом, согласно которому самым рискованным шагом, на который когда-либо пошел Гитлер, было его решение напасть на Советский Союз. Однако на деле его решение вторгнуться во Францию было куда более рискованным — настолько рискованным, что немецкое наступление на Западном фронте весной 1940 года считается величайшей военной авантюрой в истории. Всем казалось, что это нападение должно обернуться неудачей‹1›. Мало того что Гитлеру пришлось убеждать своих генералов послушать его и наступать на западе, ему приходилось еще и решать, какой характер будет носить война против Польши, и какие формы приобретет немецкая оккупация.
