Уже в госпитале за Мясным Бором я узнал от политрука, что 25 июня 2-я ударная перестала существовать. Очень тяжело переживал я это известие.
Потом меня перевели в госпиталь Малой Вишеры, немного позднее — в Боровичи. Я понемногу приходил в себя, но долго еще оставался доходягой-дистрофиком. «Ну прямо святой Доминик!» — воскликнула однажды сестра милосердия. Что это значит — я тогда и понятия не имел. В окружении нас больше робинзонами величали — за бороды да рваную одежду.
Медиков же больше всего поразила моя чудовищная завшивленность. Моют меня, моют, и белье ежедневно меняют, а проверят — снова вши. «Откуда ты их только берешь?» — спрашивают. Я отвечал им: «Наверное, это спутники голода, страха и ужасов, уйдут, когда отодвинется все пережитое…»
Где-то в конце июля на политинформации нам сказали: «Штаб 2-й ударной и ее командующий Власов сдались вместе с армией на милость врагу». Эта пущенная кем-то сплетня пошла-поползла из уст в уста по фронтам. Сплетня перерастала в клевету, клевета возводилась в истину. Кому это нужно было, не знаю, но в том, что герои 2-й ударной были оклеветаны напрасно — могу поклясться.
* * *
В 1967 г. я повез детей — десятиклассницу Надю и восьмиклассника Мишу — посмотреть Москву и Ленинград. Ходили по музеям до устали, но однажды вечером сын вспомнил: «Пап, а Долину смерти покажешь?» — «Ну что ж, — говорю, — если хочешь, завтра и съездим». Сели мы в Ленинграде в электричку, доехали до Чудова, а там автобус на Новгород идет через Мясной Бор. С нетерпением выглядывал я в окошко. Наконец, вывеска: «Мясной Бор». Тот и не тот, памятный своей Долиной смерти, Мясной Бор. В памяти — сожженная дотла деревня, а тут новый поселок с нарядными разноцветными домиками. Нет уже перевернутого вверх колесами паровоза на высокой железнодорожной насыпи, — путь свободен: не торчат за насыпью обгорелые, голые, как телеграфные столбы, деревья — сейчас молодой лес весело шелестит листьями. И наш «коридор», прозванный Долиной смерти, не узнать. Было открытое поле, изрытое воронками-кратерами. Теперь оно заросло кустарником; воронки превратились в круглые озерца, в них, как в зеркалах, отражаются ивы и чернотал.
Но что это? Вот она, узкоколейка, проложенная здесь в апреле 42-го, когда полностью развезло дороги. Рельсов нет, но прогнившие шпалы на месте. По старой колее устремляемся в лес. Под ногами хлюпает вода, тут и там попадаются вещественные свидетельства минувшей войны: стреляные гильзы от автоматов, винтовок, пулеметов, артиллерийских снарядов; каски, противогазы, ремни и ботинки… Точно снова вернулся в 42-й.
Вскоре заметили ольху с подвешенными, как на новогодней елке, человеческими черепами. Стало не по себе…
А вот место нашей последней стоянки. Отсюда мы двинулись в прорыв с одной мыслью: пробиться или погибнуть. В 200 м располагались наши реактивные установки. Поднимаю голову и — о, боже! — на ветвях деревьев рельсы от «катюши». Люди отвергли, обесчестили героев, а природа восстановила справедливость, воздвигнув им своеобразный памятник.
Я стоял молча, потрясенный увиденным.
И вдруг страшной силы взрыв потряс землю. Один, другой, третий… Меня охватил страх: сначала все тело одеревенело, а потом с ознобной дрожью пришла слабость.
«Папа, что с тобой?» — вскричала дочка, выводя меня из оцепенения.
Я не признался детям, что в эти короткие мгновения вновь пережил тот страх, который испытал, сражаясь здесь насмерть, не думая о смерти. Я поднимался вместе со всеми в атаку и бежал вперед, крича «ура!». Пытались прорваться — не получалось. Гибли, как мухи, и снова бросались в атаки… Вот что напомнили мне эти три неожиданных залпа.
«Папа, — закричал сын, — там люди!» Пошли в ту сторону, откуда доносились голоса. Трое в комбинезонах нас спрашивают: «Кто вы? Как оказались здесь?» Отвечаю, что воевал здесь 25 лет назад. «А вам известно, папаша, что вы были на непроверенном минном поле?»
Вот этого, я, конечно, не знал. Солдаты велели следовать за ними. Дорогой мы узнали, что они пиротехники и ведут здесь разминирование, пока лишь под газопровод. Работа опасная: трое из их части подорвались.
Они привели нас к трем свежим могильным холмикам рядом с засыпанными рвами и сказали: «Вот это наши ребята, а это, в рвах, — ваши». На свежих могилах были фотографии молоденьких (лет по 19) солдат, а на каждой насыпи рва — по осиновому колу с надписью на квадратной фанерке: «Могила неизвестных солдат». Я понял все: ведь осиновый кол, по библейскому сказанию, означает предательство.
Мы пошли в поселок — отделение совхоза «Красный ударник». Среди сельчан старожилов не оказалось, и о том, что творилось здесь в 42-м, жители только догадывались. Трупов наших солдат было в лесу видимо-невидимо, их хоронили военные: привозили громадные ящики, складывали в них останки и опускали в вырытые заранее рвы. Сколько похоронено — никому не известно. В лес ходить опасно, и никто, кроме братьев Орловых, там не бывает. Орловы, особенно старший, Николай, находят в лесу еще много незахороненных, с медальонами, солдат, но добиться их организованного захоронения не могут. Хоронят сами, сообщают родным…
С горьким чувством покидал я Долину смерти. Хотелось кричать: «Братцы, да поймите же наконец, что мы все — живые и мертвые участники Любанской операции — не изменники. Наши товарищи сражались и погибли здесь во имя Отечества, не предав его. А Власов — это же не вся армия! Если он изменил Отчизне, так это он один. За что его и покарали. 2-я ударная до конца выполнила свой долг, ее солдаты не виноваты в неудаче операции — они стояли насмерть и заслужили все воинские и человеческие почести!»
Куда я только не писал после этой поездки! Ведь уже полвека лежали в Долине смерти убитые солдаты — чьи-то родные, числящиеся по справкам военкоматов «без вести пропавшими». Отовсюду получал лишь отписки, везде наталкивался на каменную стену бездушия.
Познакомился и с Николаем Ивановичем Орловым — настоящим комендантом Долины смерти, как назвал его писатель С. С. Смирнов. Это был удивительный человек, не смирившийся с тем, что истинные герои лежат в забвении, а самозванцы цепляют себе Звезды Героев. Да будет ему земля пухом и вечная добрая людская память!
Счастье, что дело, начатое им, не пропало. Дважды в год в Мясном Бору работает экспедиция «Долина», возглавляемая младшим братом Орлова, Александром. Съезжаются сюда молодые ребята из всех уголков нашей страны, выносят из леса моих непохороненных товарищей и клянутся приезжать сюда снова и снова — до тех пор, пока не останется в Долине смерти ни одного солдата, брошенного на поле боя. Низкий поклон ребятам от нас, стариков — участников Любанской операции — одной из самых страшных страниц истории отечественной войны. Она столь же страшна, сколь и позорна для живых, не знающих подлинной правды о войне.
