Пред арыком широкая полоса равнины была затоплена водой, выпущенной Хивинцами для затруденсния нашего движения. Далее через четверть версты дорога пошла между глиняными станками садов и вскоре выбежала на новую небольшую поляну. Как только мы доехали до ее средины, изо всех окружающих садов вылетели дымки, завизжали пули и начали выскакивать толпы всадников… Сделать залп изо всех ружей и повернуть назад было для казаков делом одного мгновения. Мы помчались что есть мочи. Вся масса Хивинцев, выхватывая сабли, с торжествующими криками ринулась за нами… Вот мы [246] уже на равнине пред нашим арыком… уже под ногами лошадей расплескалась и забрызгала вода затопленной местности. Послышалось отрывистое «пли». Насыпь арыка точно дохнула дымом и треснул залп… Теперь Хивинцы повернули в свою очередь и помчались назад во весь дух, но не все некоторые из них барахтались в воде вместе с лошадьми, другие корчились на сухой поляне…
— Ваше благородие, казак у нас ранен в плечо, подлетел ко мне урядник, когда мы уже остановились.
— Ты не видел? обратился с другой стороны Насиб.
— Чего?..
Он указал на мою лошадь, которая дрожала как в лихорадке. С правой стороны по ее ребрам и задней ляшке струилась кровь: она была ранена тремя ружейными картечинами… Благословляю судьбу, что несмотря на эти раны бедное животное не свалилось во время нашей бешеной скачки пред Хивинцами, иначе… я бы наверно не писал теперь этих строк… [247]
Движение к Хиве и общее настроение. — Первые трофеи пушки — Неудачная погоня за третьим орудием и мои впечатления — На перевязочном пункте. — Оригинальные пули и хивинская депутация. — Революция в городе, новый хан и бегство старого — Ответ генерала и пересуды офицеров — Письмо генерала Кауфмана.
5-го июля Лагерь под Хивой.
Много прошло дней и еще более пронеслось событий и впечатлений со времени последнего моего письма. Но вы, вероятно, уже знаете причину перерыва моих рассказов на самом, так-сказать, пикантном месте. Во всяком случае не буду забегать вперед, и как ни трудно мне писать лежа на спине, постараюсь пополнить этот пробел насколько возможно.
Остановившись в восьми верстах от Хивы, отряды Мангышлакский и Оренбургский ждали Туркестанцев единственно из военной деликатности, чтобы преждевременным взятием столицы ханства не поставить их в то неприятное положение, которого так боялись сами в течение похода, и которое непременно [248] должны испытывать рвущияся в дело войска, перенесшие массу гигантских трудов, если опоздают несколькими часами и придут к шапочному разбору. Но Хивинцам, конечно, были недоступны эти тонкости. Стали, нейдут. Значит не могут, подсказывала им азиатская логика. Дерзость их возрастала с каждым днем. Они стали назойливы до такой степени, что не давали нам покоя ни днем, ни ночью.
С утра 28 мая тысячи хивинских всадников начали наседать на авангард, заскакивать в тыл и подлетать к самому лагерю. Опрокинутые и отброшенные несколько раз, они появлялись снова. В виду этого, генерал Веревкин счел необходимым приступить, так-сказать, к началу конца…
Около 12 часов утра он явился со всеми войсками соединенных отрядов к месту расположения авангарда, и приказав подполковнику Скобелеву следовать со своими войсками в арриергарде за кавалерией, двинулся вперед в направлении к Хиве. Пехота пошла в голове общей колонны.
Войска были в самом радужном настроении и шли в смутном ожидании чего-то важного, как будто на давно обещанный праздник. Об офицерах уж я и не говорю: трудно себе представить более праздничный, более счастливый вид, чем был у них. Они были почти в том состоянии, когда человека так и подмывает плясать или обниматься… Я уверен, что никто из нас не сумел, бы объяснить, чему собственно мы радовались? Родные, [249] друзья, или даже нормальные условия жизни нас не ждали в Хиве. Мы знали, что пройдут еще многие месяцы, прежде чем нас вернут на родину. Мы даже не обманывали себя насчет тех затруднений, которые могут вырости под стенами Хивы и, в плохом случае, поставить вверх дном все достигнутые до сего времени результаты наших жертв и усилий. Но тем не менее, таково было наше безотчетное настроение…
Дорога все время тянулась в неизменной хивинской обстановке, между садами и кишлаками, через канавы и арыки. Она то расширялась, пробегая по небольшим полям, то снова извивалась, стиснутая между глиняными стенками. Придерживаясь по обыкновению бессмысленной своей тактики, неприятельские массы неслись пред нами сломя голову, безжалостно загоняя превосходных своих коней, или рассыпались по окружающим садам и оглашали их своими криками. Только изредка, и то бесплодно, не нанося нам никакого вреда, Хивинцы пукали из своих фитильных ружей в то время, когда местность на каждом шагу благоприятствовала самым смертоносным засадам…
На одной поляне Хивинцы столпились в большую массу и остановились. К головным частям потребовали орудия.
— Эх-ма!.. Жги!… жги, ребята! кричал на всем скаку есаул Горячев, вылетая вперед со своими орудиями. [250]
Грянул выстрел. Белое кольцо его дыма еще расширялось в воздухе, как уж последовали другой и третий… Толпа дрогнула и быстро очистила поляну. Рассказывали уж после сами Хивинцы, что в то время сам хан находился во главе этой толпы, и что одна из наших гранат оторвала голову его лошади и разорвалась между окружавшими его. Хан повалился на землю, но быстро вскочив на ноги, сел на подведенную лошадь и ускакал за своими войсками…
Продвинувшись еще немного, мы очутились на большой площадке между кишлаком и несколькими кирпичными заводами. Войска начали здесь скучиваться, так как впереди узкая дорога между двумя глиняными стенками, в которую уже вступили головные части, позволяла проходить только вытянувшись в длинную походную колонну… Впереди послышалась трескотня ружейной пальбы, загремели пушечные выстрелы и ядра одно за другим начали визжать через наши головы… Впечатление было, конечно, не особенно приятно. Киргизы, стоявшие вместе с нами в свите полковника Ломакина, соскочили с лошадей и спрятались под воротами соседнего кишлака. Туда же направился и один из наших эскулапов, но вскоре он как бомба вылетел оттуда обратно на дорогу, как оказалось, выпертый Киргизами, так как под воротами уж не было места…
Что делалось впереди — никто не знал. Между тем все могло кончиться в одну минуту… Мне так хотелось быть хоть очевидцем происходящего, [251] и любопытство поджигало меня в такой степени, что минуты нашей остановки казались часами. Наконец, я не выдержал и хотя знал, что это не нравится Л., подъехав к нему, попросил его разрешения и поскакал вперед… Через минуту я уже вынесся на открытое место и очутился около моста, переброшенного через большой канал Палван-Ата, пересекавший дорогу. По ту сторону моста, на дороге стояли дулом ко мне два брошенные хивинские орудия, а несколько правее их, за глиняною стенкой, две Апшеронские роты. За каналом дорога скатывалась несколько книзу, и не далее 400 шагов от моста она упиралась в хивинскую крепостную ограду, зубцы и бойницы которой внушительно выглядывали из-за разных мелких построек. Ограда точно курилась. Дымки перебегали по ее бойницам, а пули насквозь пронизывали дорогу к каналу…
