Отношения с Мусиной-Пушкиной пережили за это лето несколько этапов.
Первый – продолжение романтических встреч. Лермонтов смирился, что она не покинет мужа при любых обстоятельствах, и решил не загадывать вперед, наслаждаясь сегодняшним днем. Встречи происходили у него на квартире при отсутствии Столыпина-Монго (тот часто ездил в Петербург к своей возлюбленной – графине А. К. Воронцовой-Дашковой), были бурные, страстные, головокружительные. Длились май, июнь и июль.
На втором этапе любовники, неожиданно поссорившись, перестали видеться. Причиной сделались слухи, что у Лермонтова якобы роман с княгиней Щербатовой. Он ей действительно симпатизировал, написал несколько стихотворений в альбом, даже в шутку говорил, что готов жениться, но за рамки платонических чувств их отношения никогда не выходили. А Мусина-Пушкина сплетням поверила и однажды спросила напрямик:
– Ты действительно хочешь жениться на княгине Мэри Щербатовой?
Михаил расхохотался.
– Я не исключаю. Дама очаровательная, молодая вдовушка, умная, с состоянием и в меня влюблена, как кошка.
– Не шути, пожалуйста. Я хочу знать правду.
Но поэт не изменил игривого тона.
– Да какие шутки в самом деле? Мне пора устраивать свою жизнь. Выйти в отставку, уехать в Тарханы, заниматься литературой. Вить семейное гнездышко. Я бы с удовольствием сделал это с тобой, но ведь ты не хочешь уходить от супруга. Что же прикажешь мне тогда? Оставаться в девках? Нет, решительно я хочу жениться. И княгиня Мэри – самая подходящая для сего партия.
Мусина-Пушкина приняла эти веселые рассуждения за чистую монету, побледнела и произнесла с дрожью в голосе:
– Значит, ты готов со мною расстаться?
– Ты же не хочешь со мною соединиться!
– Я дарила тебе любовь, нарушая супружескую верность. Этого, по-твоему, мало?
– Нет, конечно, немало, – согласился он. – И тебя мне понять легко. Но пойми и ты меня: я хочу стабильности и семейного счастья. Ты, со мной наигравшись, возвращаешься в свою семью – и ничто в твоей жизни не меняется. А меня бросаешь одного? Разве это честно?
У графини хлынули слезы.
– Ты меня не любишь, – всхлипывала она. – Ты готов променять меня на какую-то светскую пустышку.
– Нет, Щербатова не пустышка, – продолжил игру Лермонтов, хотя и понимал, что они зашли слишком далеко и сейчас поссорятся. – И вообще, какое право ты имеешь ее судить? Я же не говорю ничего дурного о твоем муже, хотя и мог бы. Он далеко не ангел. Говорят, у него в Москве любовница – актриска Малого театра.
– Знаю, доброхоты донесли. Мне все равно. Он отец моих детей. Он меня содержит. Я должна принимать его любым, ибо так предписано.
– Ах, предписано? – Михаил и сам начал заводиться. – Отчего же тогда ты ему не предана, а сделала рогатым, бегая на встречи с молодым офицериком?
Мусина-Пушкина вздохнула.
– Я увлеклась и потеряла голову.
– А теперь жалеешь?
– Очень жалею.
– Так за чем дело стало? Возвращайся к своему ненаглядному, моту и распутнику, но законному мужу. Я женюсь на Щербатовой. И мы навсегда расстанемся.
– Ты, конечно, только этого и желаешь. – Она вытерла слезы и начала обмахиваться платочком.
– Я желаю? Это ты только что сказала, что очень жалеешь о нашей связи.
– Ты меня вынудил так сказать. А на самом деле все наоборот.
– Наоборот это как?
– Ты соблазнил меня, обесчестил, а теперь стремишься под венец с другой.
Лермонтов просто затрясся от бешенства.
– Что за чушь? Ты в своем уме? Я ей предлагаю уйти ко мне – она не хочет. Я ей предлагаю остаться с мужем – она рыдает. Связи со мной стыдится, но ревнует к Щербатовой. Это какое-то сумасшествие.
Однако графиня все истолковала по-своему.
– А-а, так ты считаешь меня сумасшедшей? Спасибо тебе большое за откровение. Наконец-то мне стало понятно твое истинное отношение.
– Прекрати цепляться к моим словам.
– Как же мне не цепляться? Я же сумасшедшая.
– Ты не сумасшедшая. Ты хуже.
– Хуже? Это как?
Михаил отмахнулся.
– Да не все ль равно!
– Нет, закончи, коль начал. Хуже сумасшедшей – это как?
– Отстань, пожалуйста. Не желаю продолжать сей глупейший спор.
– Нет, изволь ответить.
– Милли, перестань.
– Мне очень интересно: разве может быть что-то хуже сумасшедшей?
– Может.
– Вот и скажи.
– Хуже сумасшедшей – ты.
– Чем же?
– Сумасшедшая значит «сошедшая с ума». А тебе сходить не с чего. В голове пусто. – И он демонстративно постучал себя кулаком по лбу.
– Ого, вот это новость.
– Кушай на здоровье.
– Объяснился как следует.
– Лучше поздно, чем никогда.
Они, надувшись, продолжали сидеть по разным углам. Наконец, Мусина-Пушкина встала, покопавшись в ридикюле, вытащила пудреницу, перед зеркалом привела в порядок щеки, носик, лоб. Лермонтов спросил:
– Ты уходишь?
Она молчала.
– Ты не можешь уйти, не помирившись.
Графиня словно не слышала.
Он поднялся.
– Ну, прости меня, коли я сказал что-то лишнее. Ты меня завела, я не смог сдержаться.
Эмилия Карловна, глядя в сторону, стала вывязывать бантик из тесемок шляпки.
Михаил подошел, взял ее за плечи.
– Я клянусь, у меня к Щербатовой нет никаких чувств. И я не собираюсь на ней жениться. Я люблю тебя.
Сбросив его ладони, она холодно ответила:
– Чепуха. Прощай. – И открыла дверь.
Он схватил ее за руку.
– Подожди. Посмотри мне в глаза.
– Пусти, мне больно.
Лермонтов разжал пальцы.
– Если ты уйдешь, не простив меня, между нами будет все кончено.
– Значит, кончено. – И она ушла, хлопнув дверью у него перед носом.
Он не стал плакать, как тогда в апреле, а только походил взад-вперед по комнате. Затем подошел к зеркалу, причесал волосы и бачки, высунул язык, показал его то ли самому себе, то ли ей, воображаемой. Проговорил философски:
– Баба с возу – кобыле легче. – Немного подумал. – Я по крайней мере вел себя с ней честно, предложив уйти от супруга и соединиться. Но она решила по-своему. Значит, поделом. – Грустно улыбнулся. – Может быть, действительно поухаживать за Щербатовой? Клин клином. Лучшее средство от любви – новая любовь. Или пуля в лоб.
Его размышления прервались появлением Столыпина-Монго. Он ввалился пьяный и расхристанный. Рокотал, прижимая к груди бутылку:
– Мне конец, Маешка. Понимаешь, конец! Я отставлен, изгнан, вышвырнут на улицу пинком под зад. Стыд и позор, страшное унижение!
– Боже мой, о чем ты? Дашкова тебя прогнала?
– Нет, другое. Я имел разговор с ее мужем.
– Неужели?
– Да, представь себе. Он внезапно приехал из деревни и застал нас в столовой, пьющими утренний кофе. Оба, разумеется, неглиже. Что тут говорить? Он все понял. Но и глазом не моргнул. Просто сказал мне: – Не могли бы вы, сударь, переговорить со мной в моем кабинете? Жду вас через десять минут, чтобы вы успели одеться. – Каково?
