– Граф – прелестный старикан. В чувстве юмора ему не откажешь.
– Погоди, слушай дальше, то ли еще будет. Я оделся и, готовый провалиться сквозь землю, поднялся к нему. Он сидит на диване, предлагает мне сесть рядом и протягивает сигары. Мы сидим и курим как ни в чем не бывало, словно он не муж, а я не любовник его жены. Потом говорит: – Я не против вашей связи с Шурочкой, ибо понимаю, что она молода, а я стар и уже не в силах сделать ее счастливой как женщину. Просьба одна: чтобы графиня не тяжелела от вас. Воспитывать ваших детей я не намерен. Шура подарила мне мальчика и девочку, этого достаточно.
Лермонтов ударил себя по ляжкам и захохотал.
– Вот молодец! Я зауважал его еще больше.
Монго налил в стакан из бутылки, молча выпил и громко крякнул. Затем продолжил:
– Но ведь это конец, Маешка. Понимаешь, конец всему!
– Отчего? Муж дает тебе карт-бланш и благословляет, при условии, что она не станет беременеть. Разве это плохо?
– Ты не понимаешь, – огорченно вздохнул Столыпин. – Я так не могу. Мне теперь совестно. Потому что он проявляет благородство, а я у него, выходит, краду. Вроде он мне разрешил воровать, только не по-крупному. Это гнусно!
– Уж больно ты совестлив.
– Да вот совестлив, представь. Я аристократ. И имею понятие о чести. Наставлять рога мужу тайно я могу – таковы правила игры, почему бы нет? Но спать с его женой при его согласии и одобрении – совершенно иное дело. Вроде бы меня нанимают для утех ее сиятельства. Не за деньги, а всего лишь по взаимному сговору, но тем не менее. Значит, кончен бал, погасли свечи.
Лермонтов хлопнул его по плечу.
– Будет тебе, погоди, остынь. Утро вечера мудренее. Завтра встанешь и посмотришь на сей конфуз другими глазами. И вернешься в объятия Александры Кирилловны. Вот моя история – совершенно иного свойства. – И он поведал родичу о разрыве с Мусиной-Пушкиной.
Тот разлил остатки вина по стаканам.
– Не грусти, Маешка, вы еще помиритесь.
– Сомневаюсь, Монго.
– Лучше выпьем и зальем наше горе этим вином. И пошлем за новой бутылкой. Погудим вволю и отправимся к Дашеньке.
– Ты неисправимый блядун.
– От такого же блядуна слышу…
Третий этап отношений Лермонтова и Мусиной-Пушкиной продолжился с августа по конец сентября. Формально их помирили Карамзины, но вовлечь в постановку нового спектакля не смогли. Оба сдержанно улыбались друг другу, иногда у Карамзиных играли в лото, сидя не рядом, иногда участвовали в застольях, но других отношений не поддерживали. Михаил успокоился и воспринимал Милли без особой внутренней зажатости, правда, всегда следил – рядом с кем она сидит, разговаривает и с каким выражением лица. А потом вдруг Эмилия Карловна пропала, перестала посещать карамзинские посиделки. Однажды поэт не выдержал и как бы между прочим обратился к Софье Николаевне:
– Что-то Мусиной-Пушкиной давно не видно. Уж не заболела ли?
Та взглянула удивленно.
– Разве вы не знаете? Милли уехала назад, в Петербург.
– Что-нибудь случилось? – подавляя тревогу в голосе, спросил он.
Карамзина отвела глаза.
– Это не моя тайна, и поэтому я не имею права…
– Что-нибудь с ее мужем? – перебил Лермонтов.
– О, избави бог! У Владимира Алексеевича все в порядке, даже, говорят, он сможет выкупить заложенное имение.
– Что тогда? С детьми неприятности?
– Нет, они здоровы.
– Значит, с ней самой?
– Ах, не принуждайте меня, Мишель. – Она ласково взяла его под руку. – Я могу сообщить только одно: эту осень и зиму Милли проведет с сестрой в Веймаре.
– За границей?!
– Ну, поскольку Веймара в России нет, то разумеется…
– Отчего вдруг?
– Обстоятельства принуждают. В Веймаре Аврора Демидова на девятом месяце, вот-вот родит и хочет присутствия кого-то из близких. Павел Николаевич продолжает хворать – кроме денег, помощи от него не дождешься. Словом, Милли отправится к ней. Там же будет вскоре и их младшая сестренка, вышедшая замуж за своего испанца. Словом, все как-нибудь уладится.
– Что уладится? – продолжал выпытывать Михаил.
– Ах, какой вы настырный. Сказала: не раскрою тайны.
– Ну, хоть намекните.
– Даже не просите.
– Ну, хотя бы жестом.
Карамзина, взглянув на него иронически, согнула и расставила ноги, потом описала полукруг перед животом и покачала на руках воображаемого ребенка.
Поэт опешил.
– Вы хотите сказать?..
Софья Николаевна качнула головой.
– Ничего я не хочу сказать. И закончим на этом. – Она повернулась и поспешно ушла.
Лермонтов стоял, словно молнией пораженный. Мусина-Пушкина беременна? Неужели от него?
От растерянности он не знал, плакать или смеяться.
2
Украинка Мария Алексеевна Штерич в 17 лет вышла замуж за князя Щербатова – он был старше ее и намного богаче. Родила сына и готова была терпеть вздорный и неуравновешенный характер супруга, если бы не его скоропостижная смерть. Брак продлился не более года. Таким образом 18-летняя дама превратилась в молодую вдову. Она стала выходить в свет, привлекая внимание окружавших мужчин. В том числе и Лермонтова.
Он писал ей стихи в альбом. Например, такие:
На светские цепи,
На блеск утомительный бала
Цветущие степи
Украйны она променяла,
Но юга родного
На ней сохранилась примета
Среди ледяного,
Среди беспощадного света.
Как ночи Украйны,
В мерцании звезд незакатных,
Исполнены тайны
Слова ее уст ароматных,
Прозрачны и сини,
Как небо тех стран, ее глазки,
Как ветер пустыни,
И нежат, и жгут ее ласки.
И зреющей сливы
Румянец на щечках пушистых,
И солнца оливы
Играют в кудрях золотистых.
От дерзкого взора
В ней страсти не вспыхнут пожаром,
Полюбит не скоро,
Зато не разлюбит уж даром.
Они поначалу виделись изредка у Карамзиных. Однажды, после чтения Лермонтовым новой редакции «Демона», Мария простодушно призналась: «Мне ваш Демон нравится: я бы хотела с ним опуститься на дно морское и полетать за облака». Это было равнозначно признанию в любви. Михаил сделал вид, будто не понял. Но для себя решил: если что, сделает предложение и женится на ней. А пока поддерживал теплые дружеские отношения. И уже летом 1839 года, после разрыва с Мусиной-Пушкиной, стал ездить к Марии на дачу в Павловск.
От Царского Села до Павловска – пять минут на поезде или четверть часа верхом. Михаил предпочел поехать верхом, с удовольствием вдыхая запахи скошенной травы и яблок в многочисленных фруктовых садах, вдоль которых пролегал путь. По берегу реки Славянки, рядом с резиденцией великого князя Михаила Павловича, растянулись дачные домики. Павловск считался более модной дачной местностью, чем Царское Село, цены здесь были выше.
