то есть примерно через восемь месяцев после того, как Сергей начал расследование «Рецензента», я получил письмо от Васи через Ника Данилова. Вася писал, что в институте, где он сейчас работает, ему «поручили провести некоторые прикладные исследования» [43], для которых ему необходим некий биологический препарат из США, «челночный вектор [44]» – вариант плазмиды, используемый в генной инженерии. Я достал с полки каталог Американской коллекции типовых культур [45], набрал номер и начал диктовать заказ. Когда я дошел до адреса заказчика, то дал свой: Кафедра микробиологии Колумбийского университета в Нью-Йорке. Потом, подумав, добавил: «На самом деле заказ не для меня, а для коллеги в Москве». Последовало молчание, а затем я услышал: «Мы вам перезвоним».
Примерно через час зазвонил телефон: «К сожалению, мы не можем принять ваш заказ, потому что этот материал относится к категории двойного назначения и запрещен для экспорта в страны Восточного блока». Пришлось написать Васе: «Поскольку я чту Уголовный кодекс, то, увы, не могу выполнить твою просьбу. В качестве компенсации посылаю книжку Оруэлла „1984“».
Через несколько дней мне позвонили: «Мы из госорганов и хотели бы с вами поговорить».
На следующий день на пороге моей лаборатории появились официально одетые мужчина и женщина, показали внушительные удостоверения и сказали, что это касается заказа на плазмиду, который я пытался разместить в микробной коллекции. Я объяснил, что произошло.
Они спросили, как я связываюсь со своим московским коллегой. Я рассказал о почтовом канале Ника Данилова.
– Не могли бы вы назвать нам имя вашего коллеги? Или, может быть, представить нас ему? Может, он согласится на встречу с нашим представителем в Москве, конечно, строго конфиденциально?
– Сожалею, но я не могу вам его назвать.
– Могли бы вы объяснить почему?
– Видите ли, у диссидентов и отказников в Москве есть абсолютное правило не иметь ничего общего с вашей организацией, при всем к вам уважении. Вы попытаетесь завербовать моего друга, и в конце концов это выйдет наружу. Последнее, что нам нужно, – это обвинения в шпионаже.
– Понятно. Но могли бы вы хотя бы сказать, в каком институте он работает? Нам нужно знать, где проводятся такие исследования.
– Это пожалуйста. Институт микробиологии Академии наук.
Они попрощались и ушли.
Теперь, узнав от Сергея, что в лице Васи я фактически напрямую переписывался с Конторой, я понял, какой катастрофы мне тогда удалось избежать. На самом деле даже не одной, а сразу двух катастроф.
Если бы я не сообщил в микробной коллекции, что заказ предназначен для России, то получил бы плазмиду, и благополучно отправил ее в Москву, и тем самым помог бы КГБ украсть запрещенный материал. Еще хуже было бы, если б я раскрыл цэрэушникам имя Васи; они стали бы его вербовать с моей подачи, дав в руки КГБ прямые доказательства, что все мы – Ник Данилов, мой отец и я – работаем на ЦРУ. Чудом пронесло!
– Скажи, Сергей, это была твоя идея – запросить у меня биологический препарат в 1983 году? – спросил я.
Он понятия не имел, о чем я говорю.
– Наверное, это был Хлопьянов, – сказал он после того, как я объяснил. – Блестящая идея. Я же тебе сказал, что наша контрразведка знала, что делала.
* * *
После разговора с Безруковым я много думал о Васе. Я уверен, что доносить на отца не доставляло ему никакого удовольствия. Я пытался представить, как его завербовали, и решил, что это произошло в первый год его работы в лаборатории, когда с ним случился нервный срыв, а я помогал вытащить его из психушки. Слабый человек, не слишком уверенный в себе и легко уязвимый, он приехал в Москву из провинциального городка, чтобы поступить в аспирантуру. Его мечтой было стать хорошим ученым. Вероятно, именно так его и сломали, пригрозив разрушить карьеру, выслать из Москвы, отправить обратно в родную Тмутаракань.
В сюжете «Жизни других» Штази вербует подругу главного героя, угрожая разрушить ее карьеру. Столкнувшись с неминуемым разоблачением, не в силах вынести позора, она выбегает на улицу и гибнет под колесами несущегося грузовика. Когда я пишу эти строки, Васе уже за семьдесят, он живет в Подмосковье; кто знает, как он отреагирует на разоблачение?
А может быть, он раскаялся и, подобно Сергею Безрукову, будет готов все рассказать, облегчить душу?
В конце концов я разыскал адрес его электронной почты и написал ему. Дело было уже во времена пандемии ковида-19.
«Привет, Вася!
Это Алик Гольдфарб.
Надеюсь, ты уберегся от вируса и это письмо застанет тебя в добром здравии.
Наконец-то, на старости лет я собрался написать книгу про своего папу и хотел бы расспросить тебя про дела давно минувших дней. Если ты не против того, чтобы со мной поговорить, то отзовись, пожалуйста.
А если не хочешь, то тоже дай знать.
Всех благ!»
Он ответил мне одной строчкой: «К сожалению, увы, не смогу. Привет. Здоровья тебе».
Тогда я отправил ему часть рукописи, где рассказывалось, как Безруков его мне раскрыл. И приписал: «Вот для ознакомления три главы. Если решишь отреагировать, дополнить, исправить, то буду благодарен. Успехов».
Он мне не ответил.
Ну что ж, значит, не хочет признаваться и каяться. В память старой дружбы у меня рука не поворачивалась сделать ему, как говорят в тюрьме, «предъяву». Но моя сестра Ольга накричала на меня по телефону: «Опять твое всепрощение! Тоже мне, князь Мышкин. Он папу нашего не пожалел, чуть его в тюрьму не упек. Эти люди – не люди. Их надо искоренять, как класс. Ты чудом, случайно раскрыл стукача и бережешь его чувства – как тебе не стыдно? За ушко его и на солнышко!»
Пока я писал книгу, прошло несколько лет, а я все еще колебался, позорить ли мне имя старого друга. И тут началась война в Украине, разом разрешив мои сомнения. Произошедшее моментально отбросило все стандарты на полвека назад; аннулировало сроки давности, вернуло мне ощущение тотальной конфронтации с Конторой. Ольга права: эти люди не заслуживают снисхождения. КГБ есть КГБ, а Вася – их человек; «за ушко его и на солнышко!» И я все-таки решил назвать его по имени (см. указатель имен).
* * *
Следующим этапом в следственном деле «Рецензент» была установка «техники».
– В смысле, прослушки телефона?
– Да нет, телефон – рутинная вещь, – улыбнулся Сергей. – Это мы сделали с первого дня. Но все в Москве знали, что мы слушаем телефоны, так что это не слишком информативный метод. Нам нужно было слушать разговоры в квартире, в каждой комнате и с высокой чувствительностью.
«Объект» занимал трехкомнатную квартиру на втором этаже двенадцатиэтажной башни в жилом комплексе Академии. Изучив план здания, Сергей вместе со специалистом из 12-го отдела КГБ [46] определили, что лучше всего ставить технику через потолок, из квартиры сверху. Там жил еще один академик, химик Игорь Васильевич Петрянов-Соколов.
Я его помнил со школьных лет и очень гордился знакомством, потому что он был главным редактором научно-популярного журнала «Химия и жизнь», которым увлекались советские школьники. Жена Игоря Васильевича дружила с моей мамой. Своим высоким положением Игорь Васильевич был обязан участию в разработке советского атомного оружия в 1940-х годах.
За советом, как найти подход к Игорю Васильевичу, Сергей обратился к сотруднику КГБ Николаю Белоусову, работавшему под прикрытием в Президиуме Академии.
– Нет ничего проще, – сказал Белоусов. – Этого академика я хорошо знаю; он сочтет за честь помочь органам.
Белоусов устроил встречу, и Сергей попросил Петрянова-Соколова предоставить КГБ квартиру на несколько часов, якобы для того, чтобы понаблюдать за встречей двух подозреваемых во дворе под его окнами. Операция состоялась в одну из суббот июня 1982 года, когда, судя по телефонным разговорам, отец собирался везти всю семью на дачу. Академик отдал Сергею ключи от квартиры, а сам с женой отправился в гости. Всего в операции участвовали 13 человек: трое техников из 12-го отдела, которые устанавливали оборудование; двое оперативников, прикрывавших подходы к квартире; связист с рацией на связи с Сергеем, сидевшим в машине внизу; двое
