даже с кочергой. Но на мой главный вопрос – почему Золушка так безропотно жертвует самым главным в своей жизни – ответа я так и не нашла.
Нельзя начинать работу, не влюбившись в свою героиню, а для меня Золушка, как ни обидно, безоговорочно любимой пока не стала.
Начались съемки, а сцена с туфелькой в моем сценарии не написана. Я то и дело названиваю Шварцу, не даю ему спокойно спать, но он стоит на своем.
И вот наступил канун страшного для меня дня: завтра будем снимать сцену с туфелькой. Я опять звоню Шварцу:
– Ну как?
– Янина Болеславовна, – услышала я спокойный, как всегда, голос Шварца, – завтра вы сами убедитесь, что я прав.
На репетиции перед съемкой я честно произношу написанный в сценарии текст, а в душе у меня все клокочет. В душе я ругаю свою героиню, называя ее «шляпой».
Но вот раздается команда Кошеверовой:
– Приготовились!
У меня в голове лихорадочно бьется мысль: «Сейчас или никогда!» Моя основная партнерша в этой сцене – Мачеха. Невероятная, изумительная актриса – Фаина Георгиевна Раневская. Попробую ее спровоцировать. Весь расчет на ее талант, интуицию и находчивость.
– Камера!
И вот Мачеха приказывает Золушке надеть Анне туфельку. А я (Золушка) отрицательно качаю головой. Тогда Мачеха начинает льстить мне, говоря: «Золушка, у тебя золотые ручки. Надень туфельку Анне», – я опять качаю головой. Рассердившись, что я смею ей перечить, Мачеха грозно приказывает: «Золушка, надень туфельку!»
По сценарию Золушка, испугавшись, произносит: «Хорошо, матушка, я попробую». Но вместо этой фразы я неожиданно говорю: «Ни за что!»
Раневская, которая идеально вошла в образ, настолько возмутилась моей наглостью, что от ярости буквально завизжала: «Если ты сейчас же не наденешь туфельку Анне, то я… я… выгоню из дома твоего отца!»
Вот она, мотивировка, чтобы надеть туфельку Анне! Золушка делает это ради отца! «Нет-нет, матушка! Прошу вас!» – вскрикиваю я, а потом покорно, как ягненок, подхожу к Анне и без труда надеваю на ее ногу туфельку.
– Стоп! – раздается голос Кошеверовой.
В наступившей гробовой тишине мы услышали четкие шаги, гулко раздававшиеся в павильоне: из его глубины к нам шел Шварц.
Подойдя к Мачехе, он неожиданно произнес:
– Фаина Георгиевна, вы забыли добавить: «И сгною его под забором».
– Прости меня, дорогой, – проговорила Фаина Георгиевна, – я чувствую, что говорю что-то не то, а вот что надо сказать, никак не могу вспомнить.
Как мне хотелось броситься на шею Раневской и целовать, целовать, целовать ее! Какая же она умница! Как феноменально талантлива! Как гениально она провела эту неожиданную для нее сцену!
Шварц посмотрел на меня. Наверное, мы оба выглядели как напроказившие школьники.
В эту минуту я уже обожала свою героиню. Мне хотелось расцеловать не только Раневскую, но и Шварца – и вообще весь мир!
То, что осталось за кадром
В сценарии Шварца есть сцена: Золушка сидит на кухне, из корзины с углем для очага показывается черная кошка, Золушка берет ее на руки, подходит к бадье, полной мыльной пены, окунает туда кошку и тут же вынимает ее, но уже абсолютно белую. Это превращение происходит мгновенно, как может происходить только в сказке.
Сцену сняли. Она получилась очень забавной и эффектной. Но в картину не вошла. Режиссеры так и не смогли объяснить мне почему.
Или другая сцена: Золушка танцует на кухне. На ней деревянные сабо, а пол выложен камнем. Когда она движется, слышно, как стучат сабо. Я предложила режиссерам на каждый звук от их стука накладывать еще один такой же в виде эхо. Я даже пригласила знакомого чечеточника, с которым мы отрепетировали мой танец с его чечеткой. Потом позвали режиссеров, чтобы показать им результат нашей работы. Чечеточник спрятался за ширму. Я танцевала перед ширмой, а он – за ширмой. По-моему, эффект был потрясающий: танец сразу заиграл, стал живым и интересным.
Режиссеры посовещались, а потом объявили:
– Если бы это была сцена из американского фильма, тогда, конечно, такой танец был бы хорош. Но не в нашей сказке.
– Так я же танцую не чечетку, а обыкновенный танец. Слышится только эхо от стука сабо, – попыталась я убедить их.
Но не убедила. Они были против.
Обидно еще и то, что наша сказка должна была быть цветной. Акимов даже все эскизы делал в цвете. И Большаков с этим согласился. Но режиссеры испугались дополнительных трудностей и отказались от цвета. А сказка от этого только проиграла.
1950 год. Меня перевели из Ленинграда в Москву, в Театр– студию киноактера. Однако мне не хотелось вводиться в те спектакли, которые уже шли в театре: я предпочитала начать работать в новом проекте. А пока его не было, мне ничего не оставалось, как «сидеть в простое» и ждать у моря погоды. И погода пришла – причем с самой неожиданной стороны.
Как-то звонит мне режиссер Владимир Легошин, с которым мы работали над фильмами «Песня о счастье» и «Шел солдат с фронта», и предлагает встретиться, чтобы кое-что обсудить. Как оказалось, он хотел предложить мне поработать в дубляже.
– Если честно, Володя, я вообще не понимаю, зачем вы начали заниматься таким неинтересным делом, как дубляж, – заметила я.
– А вы уверены, что это неинтересно?
– Уверена. Как вы помните, если мне надо было себя озвучивать, я делала это после одной репетиции, даже отвернувшись от экрана.
– Это потому, что вы озвучивали себя. А вот озвучивать другого актера – довольно сложная работа: надо войти в чужой образ, в его психологический строй. Это совсем не так просто, как кажется на первый взгляд. Мы с вами много вместе работали и я хорошо вас знаю, поэтому уверен, что дубляжная профессия вам понравится. Завтра просмотр одной немецкой картины: придут актеры, которых я пригласил для участия в озвучании этого фильма. Мне бы очень хотелось, чтобы вы тоже пришли, и если роль вам понравится, то как знать…
От самой картины я, честно говоря, не пришла в восторг, но роль девушки-героини мне понравилась, и я решила попробовать «полюбить» новую для меня, неинтересную работу.
Оказалось, что в первый день озвучания мне нужно будет сказать всего два слова. Зато у моих партнеров – уйма текста. Началась репетиция. И вот – первая сложность: для всех других актеров микрофон стоит удобно, а для моего «могучего» роста… Что делать?
– Может, подставить что-нибудь под ноги? – раздался чей-то голос.
– Внизу, в павильоне, стоят какие-то деревянные ящики разной высоты… – робко начала я.
Не
