Настоящую, притом многочисленную, «наружку» я видел только в Сан-Франциско. Наше консульство здесь небольшое, торговое представительство — и того меньше. Управление ФБР в Сан-Франциско было одним из самых крупных. За машиной, на которой меня возил мой коллега, «работало» не менее пяти машин, а когда мы ехали по автостраде, машины слежки просто проводили «большие гонки», обгоняя нас, меняясь местами и так далее. Мы могли в нашей машине слушать по радио их переговоры и одновременно наблюдать маневрирование машин слежки. Заминка произошла лишь тогда, когда мы по узкой дороге въехали вверх на смотровую площадку, чтобы полюбоваться на залив и знаменитые висячие мосты: Сан-Франциско — Окленд, длиной 13 км, и «Золотые ворота». Около смотровой площадки оказалось всего четыре парковочных места. Одно было свободным, и мы его тут же заняли. Первая машина «наружки» тут же затормозила и перекрыла движение на дороге, за ней остановилась и вторая. Видна была их растерянность, так как по узкой дороге можно было только проезжать дальше, но не останавливаться. Я сразу попросил моего товарища идти к машине и уезжать. Одно из правил поведения под наружкой гласит: не создавай с наружкой конфликтных ситуаций и тем более не пытайся поставить наружное наблюдение в трудное и глупое положение. Во всех ситуациях они — хозяева и представители силы и власти. Мы тут же уехали. Наши товарищи живут в США напряжённо. Устойчивая психика — не последнее дело для работы в этой стране. Как-то у нас в управлении оформили молодого сотрудника Валентина для работы в нью-йоркской резидентуре. Накануне, в конце рабочего дня, ему была назначена заключительная встреча с руководством управления. К назначенному времени он не явился и прибыл с опозданием более чем на час, и был при этом чрезвычайно взволнован. Видимо, сказалось напряжение, связанное с подготовкой и сборами. Выяснилось, что он в течение пяти часов не мог завершить оформление и сдачу вещей в грузовой багаж, а на нём висела назначенная ровно на пять часов встреча у начальства. Кончилось тем, что он, объясняя своё опоздание, вдруг разрыдался. С ним случилась настоящая истерика. Конечно, мы его успокоили. На следующий день он улетел с семьей в Америку. Резидента поставили в известность о возможном «перенапряжении» нашего товарища. Месяцев через шесть-восемь резидент доложил, что Валентин при выходе в город, даже для проведения контрнаблюдения в работе с кем-либо из своих товарищей, очень нервничает и за руль автомобиля сесть не решается. Увы, но было решено направить Валентина в отпуск и оставить в Москве на другой работе.
На личном приёме у председателя — речь идёт об Андропове Ю.В. — я был всего три раза, в те моменты, когда отсутствовал начальник управления. Я был, естественно, с начальником разведки Крючковым, по вопросам, которыми непосредственно занимался в управлении. Последнее посещение председателя запомнилось особенно. Меня пригласил на доклад к председателю Крючков, но не в офис на Лубянке, а в ЦКБ, т. е. «Кремлёвку». Юрий Владимирович находился там на лечении, его подключали к аппарату искусственной почки. Приехав в «Кремлёвку», мы с Крючковым проследовали прямо к отдельно стоящему на территории загородной больницы двухэтажному дому, своего рода изолятору. На первом этаже нас встретил не охранник, а врач, который предупредил, чтобы не было никаких рукопожатий и физических контактов. Сидеть мы должны были на расстоянии, и визит должен был длиться не более двадцати минут. Главное — не занести пациенту инфекцию, так как его иммунитет очень ослаблен.
Мы зашли в большую приёмную на втором этаже и сели за стол. Андропов проследовал к столу, сел с другой его стороны, любезно поздоровался и дал слово Крючкову. Последний предоставил слово мне, напомнив коротко тему доклада.
Дело для доклада было достаточно ясным, но рискованным и могло быть чревато непредсказуемым поворотом и, как следствие, провалом. Я коротко, но чётко, как мне казалось, доложил о деталях и возможных осложнениях дела, подчеркнув наш большой интерес в успехе. Владимир Александрович ничего добавлять не стал. Я ждал с напряжением вопросов, к которым мог быть и не готов, но Ю.В., немного подумав, сказал примерно следующее: «Вы там у себя всё или почти всё знаете, действуйте! Оценим результаты». Такой ответ, видимо, был необычным и, как потом выяснилось, удивил даже Крючкова. Но надо сразу сказать, что Ю.В., мягко выражаясь, выглядел неважно, очень усталым. Болезнь всё же его доконала, и довольно-таки скоро. Далее последовала минутная пауза. Я хотел подняться и выйти, так как Крючков начал обсуждение совсем других вопросов, но Владимир Александрович жестом остановил меня, и я остался сидеть до конца его доклада. Примерно через двадцать минут шеф закончил доклад по всем делам, и мы попрощались с Андроповым. Ю.В. так же любезно пожелал нам успехов.
Не могу вновь не вспоминать о Кононе Молодом, с которым мы поддерживали очень близкие отношения в Москве после его освобождения из английской тюрьмы. Он много и охотно рассказывал о себе за тот период, когда мы с ним разошлись в разные службы по окончании одновременно Института внешней торговли.
Конон — это идеальный готовый нелегал нашей службы, для работы в стране со сложным режимом. Техническую сторону нелегала можно подготовить. Это: шифрование, тайнопись, микроточки, средства связи; радиодело, включая новинки техники. Прорепетировать приёмы скрытого наблюдения и поведения в сложных ситуациях, основы знаний о регионе и стране, в которой будет работать нелегал. Сложнее с языком. Если язык с нуля — то это годы учёбы.
У Молодого было главное — он был «готовый американец». Конон родился в 1922 году в Москве. Отец — профессор, ближайший друг великого Вавилова. Мать — крупный хирург — была главным врачом клиники Протезного института. Отец Конона умер рано, и мать сумела отправить Конона к своей старшей сестре в Калифорнию учиться. Он пробыл в Штатах восемь лет, до 1938 года, успешно учился в колледже и, естественно, врос в американскую среду, в образ жизни, не говоря о языке. Кроме английского он освоил ещё немецкий и французский языки. Вернувшись в Москву, Конон уверенно, в 1940 году, окончил десятилетку. Хочу сразу сказать, что способности у него были исключительные, заложенные на генетическом уровне, и это проявлялось во всём, за что бы он не брался. В канун Великой Отечественной войны Молодого призвали в армию. Он отслужил всю войну в разведротах. Был награждён боевыми орденами и медалями, демобилизовался в 1946 году в чине старшего лейтенанта. О его службе в полевой разведке можно с успехом написать отдельную книгу.
