Эти строки перекликаются с записью в лицейском дневнике Пушкина от 29 ноября 1815 года по поводу нечаянной и одновременно столь долгожданной встречи с предметом своего пылкого юношеского увлечения Екатериной Бакуниной, сестрой лицейского однокашника: «Как она мила была! Как чёрное платье пристало милой Бакуниной! Но я не видел её 18 часов – ах! какое положение, какая мука!… Но я был счастлив 5 минут…».
Е.П. Бакунина.
Автопортрет. 1816
В сочинённом Пушкиным вскоре после выпуска из Лицея стихотворении «К ней»12 (1817) тема развивается в ином аспекте: возрождение души и возвращение вдохновения под влиянием любви, загоревшейся в душе поэта:
В печальной праздности я лиру забывал,
Воображение в мечтах не разгоралось,
С дарами юности мой гений отлетал,
И сердце медленно хладело, закрывалось.
<…>
Но вдруг, как молнии стрела,
Зажглась в увядшем сердце младость,
Душа проснулась, ожила,
Узнала вновь любви надежду, скорбь и радость.
Всё снова расцвело! Я жизнью трепетал;
Природы вновь восторженный свидетель,
Живее чувствовал, свободнее дышал,
Сильней пленяла добродетель…
Хвала любви, хвала богам!
Вновь лиры сладостной раздался голос юный,
И с звонким трепетом воскреснувшие струны
Несу к твоим ногам!..
Пушкин был строг к себе: эти хорошие и во многом оригинальные стихотворения так и остались неопубликованными при его жизни. Видимо, чем – то они его не удовлетворяли, потому и попали в своего рода «творческий задел» поэта.
Перекликается с рассуждениями Жуковского об очищении и обновлении души под воздействием красоты стихотворение Пушкина «Возрождение» (1819)13:
Художник – варвар кистью сонной
Картину гения чернит
И свой рисунок беззаконный
Над ней бессмысленно чертит.
Но краски чуждые, с летами,
Спадают ветхой чешуёй;
Созданье гения пред нами
Выходит с прежней красотой.
Так исчезают заблужденья
С измученной души моей,
И возникают в ней виденья
Первоначальных, чистых дней.
В 1824 году в Михайловском Пушкин обращается вновь к теме возрождения души под влиянием воскресшей красоты, как подметил Б.П. Городецкий14. Написанные тогда вольные «Подражания Корану» завершаются стихотворением об измученном молодом путнике в пустыне, достигшем желанного оазиса и уснувшем под пальмой возле колодца. По воле Бога над ним протекли не часы, а века, и он проснулся стариком среди песков рядом с костями своей ослицы. Бог смилостивился над рыдающим старцем:
И чудо в пустыне тогда совершилось:
Минувшее в новой красе оживилось;
Вновь зыблется пальма тенистой главой;
Вновь кладезь наполнен прохладой и мглой.
<…>
И чувствует путник и силу, и радость;
В крови заиграла воскресшая младость;
Святые восторги наполнили грудь:
И с Богом он дале пускается в путь.
В Михайловском Пушкин читает попавший к нему в библиотеку роман Ю. Крюденер «Валери»15. Дарственная надпись на этом экземпляре книги была сделана по – французски неизвестным лицом для прежней владелицы – некоей «мадемуазель Ольги Алексеевой»: «Увы, одно мгновенье, одно единственное мгновенье <…> это мгновение было так прекрасно, так мимолётно… Чудная вспышка, озарившая жизнь, как волшебство». Надпись, перекликающаяся с творческим поиском поэта, возможно, была им взята на заметку.
Надо отметить, что эта надпись, почти стихотворение в прозе, сделана в духе романтической лирики 1820–х годов на тему пробуждения к жизни разочарованного героя под влиянием красоты. Так, в 1821 году А.А. Дельвиг вписал в альбом Софьи Дмитриевны Пономарёвой (1794–1824), хозяйки популярного среди литераторов той поры салона, изысканный мадригал:
О, сила чудной красоты!
К любви по опыту холодный,
Я забывал, душой свободный,
Безумной юности мечты;
И пел, товарищам угодный,
Вино и дружество – но ты
Явилась, душу мне для муки пробудила,
И лира про любовь опять заговорила.
За красивым салонным стихотворением не ощущается истинного и глубокого чувства. «Стихи Дельвига искусны и слегка холодны; в них след не индивидуального, но общего эмоционального опыта, который уже накопила элегическая поэзия»16, – писал об этом произведении В.Э. Вацуро.
Тему возвышающего душу очарования одухотворенной женской красоты затрагивает и Е.А. Баратынский, посвятивший в середине 1820–х годов умной и обаятельной Александре Андреевне Воейковой (1795–1829), сестре М.А. Протасовой, искреннее и изящное стихотворение:
Очарованье красоты
В тебе не страшно нам:
Не будишь нас, как солнце, ты
К мятежным суетам;
От дольней жизни, как луна,
Манишь за край земной,
И при тебе душа полна
Священной тишиной.
И всё же стихотворения Пушкина и Жуковского на эту тему выделяются своей глубиной и совершенством по сравнению со стихами таких поэтов, как Дельвиг и Баратынский.
«Мимолётные виденья» великого поэта
Многолетние поэтические искания и взятые на заметку поэтические находки Жуковского до поры до времени копились в творческом заделе Пушкина. Для их гармоничного соединения и воплощения в одном стихотворении, венчающем весь этот творческий путь, нужны были новые жизненные впечатления, яркое чувство, способное зажечь, как искра, пламя вдохновения.
Такой «искрой», по выражению Н.Н. Скатова, стало увлечение Пушкина Анной Петровной Керн, урождённой Полторацкой, приехавшей в июне 1825 года в Тригорское погостить у своей тётушки Прасковьи Александровны Осиповой17.
А.П. Керн. Силуэт. 1825 г.
Первая мимолётная встреча великого поэта с Анной зимой 1819 года на вечере в петербургском салоне другой её тетушки, Елизаветы Марковны Олениной18, оставила заметный след в памяти поэта. Очаровательная 19–летняя провинциалка была женой отличившегося в Отечественной войне 1812 года пожилого генерала Ермолая Фёдоровича Керна (1765–1841), годившегося ей едва ли не в дедушки. Однако трагедия неравного брака заключалась не столько в большой разнице в возрасте с мужем, сколько в том, что сфера жизненных интересов и особенности характера заслуженного военного были глубоко чужды его молодой жене, которая не могла ни любить, ни уважать его. Они были «разного поля ягоды».
Увлечённая литературой и искусством, Анна наслаждалась творческой атмосферой оленинского салона, забыв о собственных проблемах и, видимо, даже о своём неотразимом кокетстве, присущем ей с отроческих лет: «На одном из вечеров у Олениных я встретила Пушкина и не заметила его: моё внимание было поглощено шарадами, которые тогда разыгрывались и в которых участвовали Крылов, Плещеев и другие. <…> В чаду такого очарования мудрено было видеть кого бы то ни было, кроме виновника поэтического наслаждения, и вот почему я не заметила Пушкина…»19.
