случая все было более или менее ясно, а теперь… — Медведь еще что-то хотел сказать, но только вздохнул. — Что будем делать с этим Мжванией?
— Придется отдать, — сказал Киров. — Но Иосифу Виссарионовичу я доложу об этом случае.
— Вы думаете, стоит? — испуганно спросил Медведь. — Я не имею права советовать, но получится, что вы интересуетесь делом какого-то сумасшедшего…
— По поводу сумасшедших не каждый день звонят первые лица братских республик и оказывают давление на начальников управления, — заметил Киров.
— Это была просто просьба, он не оказывал давление. — Пошел на попятную Медведь, и его лоб даже покрылся бисеринками пота.
— Успокойся, Филипп Демьянович, — улыбнулся Киров. — Было бы из-за чего волноваться!
— Я знаю, что такое Берия, — пробормотал Медведь, — и его подлый, мстительный характер!
— Я тоже, — ответил Киров. — И уже давно хочу прищемить ему хвост, да все как-то не удается. А он, видишь, уже член ЦК, еще немного — и будет членом Политбюро. Я бы с удовольствием показал Кобе этот протокол, да не буду. Вот тут действительно не хочу тебя подводить…
Они помолчали.
— Впрочем, наверное, ты прав, — неожиданно проговорил Киров. — Чем меньше разговоров об этой истории, тем лучше. Надо и о Ганиных еще подумать.
— Ты думаешь, что акция может повториться? — спросил Медведь.
Киров грустно усмехнулся.
— Будем надеяться, что не повторится. Ты забудь эту историю, и никому из своих не рассказывай! Договорились?
Медведь кивнул. Открыл свою черную папку и передал на подпись Кирову несколько постановлений на арест членов партии. Передал молча, давая всем своим видом понять, что инициатива исходит не от него, а от Ягоды из Москвы. Киров взглянул на постановления и отложил в сторону.
— Я не знаю этих людей, выясню и потом подпишу, — сказал он Медведю.
— Ягода просил как можно быстрее, — заметил Филипп Демьянович.
— Скажи, что передал мне его просьбу, пусть звонит сюда! — скривив губы, ответил Киров.
— Я пойду?..
— Давай!
Киров поднялся, пожал ему руку, пододвинул к себе постановления и стал их внимательно изучать. Медведь что-то еще хотел сказать ему, но, промолчав, ушел. Киров вызвал к себе Чудова. Трое партийцев из пяти обвинялись в причастности к троцкистскому заговору. «Коба не дремлет, — подумал Киров и усмехнулся. — И Ягода каждый день направляет Медведю списки по десять — пятнадцать человек для ареста, и везде одна и та же формулировка: принадлежность к троцкистскому блоку, заговор с целью свержения Советской власти. И приводятся ссылки на показания уже расстрелянных и осужденных членов Промпартии, проверить которые невозможно. И надо подписывать. Надо верить Ягоде, верить доблестному ОГПУ, которое не может ошибаться. Сейчас придет Чудов и скажет: а какие у нас основания, чтобы не подписывать? Никаких. Значит, надо подписывать».
15
События в Институте истории партии набирали свои обороты. В конце марта Николаев «за отказ подчиниться партдисциплине, обывательское реагирование на посылку по партмобилизации» решением парткома был исключен из рядов ВКП(б).
3 апреля 1934 года директор института Отто Лидак подписал приказ номер одиннадцать: «Николаева Леонида Васильевича в связи с исключением из партии, за отказ от парткомандировки освободить от работы инструктора сектора истпарткомиссии с исключением из штата института, компенсировав его 2-х недельным выходным пособием».
8 апреля партийное собрание всего института подтвердило правильность решения парткома.
Николаев пришел домой перепуганный, а когда Мильда пригласила его ужинать, он вышел как чужой родственник с диковатым взглядом и долго смотрел на банку икры, которую она якобы купила в коммерческом магазине.
— Сколько это стоит? — спросил он.
— Двадцать пять рублей, — ответила Мильда. — Я подумала, что мы иногда можем себе позволить попробовать и икру, тем более что я подработала немного…
Банку икры ей отдал Киров из своего продпайка. Его жена ее не любила, а он всем рыбным продуктам предпочитал мясо.
— Этого не надо было делать, — решительно сказал Николаев. — Отдай детям, им полезно, а я поем картошку с капустой.
— Что-то случилось? — спросила она.
Он кивнул.
— Что?..
— Меня исключили из партии и уволили с работы, — выдавил он. — Я не знаю, что теперь делать.
— Но почему? — удивилась Мильда.
— Я тебе рассказывал, что меня мобилизовали на транспорт, а я отказался. Они все меня ненавидят, потому что я умнее их, я замечал их ошибки, а они не хотели их исправлять, и вот теперь расправились со мной. Я, конечно, буду бороться, я не сдамся, но какое-то время я не смогу… помогать вам, поэтому нам надо сейчас довольствоваться самым необходимым. Я думаю, через месяц я одержу победу. Самое главное, чтоб меня восстановили в партии. Ты не можешь помочь?
Он посмотрел на нее таким отчаянным взглядом, что она не смогла ему отказать.
— Хорошо, я поговорю с завсектором кадров обкома, я для него печатаю материалы… — пробормотала она.
— Да, поговори, ты знаешь, что сказать, я всех их способней в институте, но у меня нет высшего образования, и они этим козыряют! Сволочи! Боже, какие они сволочи!
Он бросил ложку, вышел из-за стола, ушел к себе в комнату, но тотчас вернулся.
— Я не думал, что они так со мной поступят, думал попугают и только, ну, вынесут выговор, а они…
Его всего вдруг затрясло, и Мильда испуганно посмотрела на мужа. Лицо у Николаева побелело, глаза дико заблестели, и он убежал к себе в комнату, застонал, захрипел, закусив одеяло, пена полезла изо рта. Он мертвой хваткой вцепился в пружинный матрац, прорвав ногтями парусиновую обшивку, и не выпускал его до тех пор, пока не закончился припадок. Он ждал его на два дня позже, но из-за этой нервотрепки сбился весь график.
Мильда знала об этих припадках, и раньше, едва они только начинались, она перевязывала его ремнями, веревками, потому что он мог разбить себе голову, лицо, выбить зубы, вонючая пена текла изо рта, и припадок длился более получаса. Потом, когда муж затихал, она обмывала его, меняла мокрую рубашку, отпаивала мятой, гладила, дожидаясь, пока он заснет. Сейчас же ей было противно даже смотреть на него
