и слышать его стоны. Она сидела на кухне, прислушиваясь к происходящему в их комнате, и не могла прикоснуться к еде. К счастью, дети уже поели, и мать читала им сказки, повышая голос, чтоб заглушить стоны отца. Мильде еще предстояло лечь с ним в постель, вдыхать гнилостную вонь после его припадка, и это было самое страшное. С какой радостью она сбежала бы, но за стенкой мать и двое детей, которые пропадут без нее. И еще одно злобное и больное дитя — муж.
Сегодня Киров выступает на заводской партконференции, а завтра в полдень они уезжают на охоту. На два дня. Командировка ей уже выписана, Зина остается за нее. Пылаев отдал распоряжение Чугуеву. Последний что-то подозревает. Зина уже приступала к ней с расспросами: с кем она едет и куда, но Мильда бросила на нее такой злой взгляд, что Зина заткнулась и до конца дня к ней не подходила.
В какие-то минуты она ожесточалась, и ей хотелось все бросить, обо всем забыть, все начать сначала. Но злость проходила, и она смирялась, становилась кроткой и смиренной, доброй и жалостливой.
…Снег тяжелой ватой укрывал деревья, и они стояли не шелохнувшись, а когда звучал выстрел, то с верхушек искристой россыпью на нее полетело белое облако, и Мильда вдруг поняла, что давно не была в лесу, давно не смотрела на деревья, на зелено-густую хвою елок, на рощицы золотистых и легких, точно струны, корабельных сосен, бегущих по высокому обрыву залива, или на белый рой березняка, врывающийся в тишину леса, как хор детских голосов. Она смотрела на лес с такой жадностью и таким неподдельным восторгом, что Сергей спросил:
— Ты когда-нибудь раньше бывала в лесу?
— Нет, — соврала она, но он поверил.
И все вмиг отошло, умчалось прочь — и вчерашний припадок мужа, и усталые глаза матери, и гора грязной посуды, и гнилостные запахи дома, и отчаяние, и злость. Она казалась себе маленькой девочкой, ей десять лет, она возвращается к себе домой, на хутор, лесной дорогой и что-то еле слышно напевает. Ей хорошо, тепло в заячьей шубке, сшитой отцом, она идет домой из школы и еще не знает, что через несколько дней они уедут с хутора навсегда. А пока стоит теплый солнечный день, в лесу пахнет весной, и из глубины ельника доносится журчание ручейка, и горланят, распевают птицы. Ах, как ей было хорошо, как радостно в тот последний день перед их отъездом, как она была счастлива! Увидев белку на тающем снегу, понеслась за ней и чуть не ухватила за хвост. И так громко смеялась ей вслед, и так горько плакала, когда они уезжали. Ей шел десятый год, и она понимала, что никогда больше не увидит своих школьных подружек, этого леса, той белки на снегу, которую чуть не поймала за хвост, словно в ней что-то умирало в тот миг.
И ей вдруг захотелось заплакать, и она заплакала, просто так, без причины. В лесу можно все, и все в радость.
Киров, взглянув на нее и увидев слезы на лице, удивился.
— Что-то случилось?
— Просто мне хорошо…
Он улыбнулся и ничего не сказал. И ей снова стало хорошо, оттого, что он ничего не сказал.
И так было два дня, что они провели на охоте. И сама охота оказалась удачной: Сергей Миронович подстрелил двух глухарей и сказал, что отошлет их Сталину.
— Зачем? — спросила она.
— Он болеет, — ответил Киров. — А потом ему будет приятно, что о нем кто-то помнит. Когда человек это понимает, он становится добрее.
Поскольку речь зашла о доброте, Мильда поведала и свою печаль: мужа исключили из партии. Киров заинтересовался, и Мильда вкратце рассказала происшедшую с ним историю.
— Тут они перегнули палку, я дам команду в райком, разберутся, — сказал он, подкладывая в печь полешки.
Потом они лежали, вслушиваясь в завывание ветра за окном.
— Как твои Ганины? — вдруг спросил он.
— Они просили поблагодарить тебя, Аглая даже спрашивала, что тебе подарить.
— И что ты сказала?
— Я сказала: ничего не надо.
— Молодец, — одобрил он.
— Это было серьезно?
— Да, — помолчав, ответил Киров.
— А кто этот грузин?
— Они тебе ничего не рассказывали?
— Нет…
— Ну и хорошо!
— Я не понимаю, он что, действительно их хотел убить?
— Забудь об этом, и никогда никому не говори! — жестко сказал Киров. — Это связано с очень серьезными вещами, и тебе лучше об этом не знать.
— Почему?
— Понимаешь, есть вещи, о которых лучше ничего не знать! Просто ничего не знать! Стереть из памяти, — уже мягче проговорил он. — Пойми, даже я не хотел бы об этом знать. Даже я… Я ведь ничего не сказал об этом Медведю, начальнику ОГПУ. И он понял, что ему лучше этого не знать.
— Странно…
— Что странно?
— Это как в сказке: по этой дороге пойдешь, костей не соберешь, — усмехнулась она, — а по другой пойдешь, головы лишишься…
— Да, это так…
Она посмотрела на Сергея, он перехватил ее взгляд, закрыл и открыл глаза, как бы подтверждая свои последние слова. И такая тоска сгустилась в его светлых глазах, что она прижалась к нему и крепко-крепко обняла, точно хотела защитить от всех дурных напастей. И так, обнявшись, они неожиданно заснули, проснувшись часа в три ночи: печь давно прогорела, вьюшка нараспашку, а в доме ветер гуляет. Пришлось вставать и снова растапливать печь. Мильда разогрела жаркое из зайца, они выпили вина и стали целоваться, как дети, с глупым причмокиванием. Потом оба засмеялись, он подхватил ее и унес на кровать. А за стенами деревенской избы завывал ветер.
Она вернулась в Ленинград словно из другого мира. И у нее снова тихо и покойно стало на душе. Зина посматривала завистливо, отпуская двусмысленные шуточки, но Мильда будто не замечала ее. Лишь один раз повернула к ней лицо и строго спросила:
— Что это с вами, Зинаида Павловна? Держите себя в рамках!
И Зина чуть не лопнула от злобы.
Аглая затащила ее
