Ах, с какой жадностью ухватился Собецкий за эти фотографии! Анатоша видел, как изменилось, словно вдруг осунулось, лицо, какими человечными, жалеющими стали глаза и как искренно у него вырвалось:
— Ах, бедная!..
«Почему он пожалел именно ее? — не отрывая жадных глаз от лица Собецкого, подумал Анатоша. — Неужели он ее знал? А ведь может быть… Ну, скорее, скорее, говори еще что-нибудь!»
Но Собецкий молчал, не спуская глаз со страшного изображения повешенной. Он даже лампочку-коптилку переставил так, чтобы лучше осветить фотографию.
— Как вытянуты ноги! — шепотом, в котором слышались ужас и горе, сказал он наконец. — И голова… совсем упала на грудь!.. Почему это?
— Позвонки же, сломаны, оборвались…
— Как? — Собецкий поднял страдальческие глаза на Бубекина.
— Ну, как! — жестко засмеялся Бубекин. — Очень просто… — Он дотронулся пальцем до шеи Собецкого и почувствовал, как тот вздрогнул. — Вот тут петля, этот позвонок ломается, и голова падает на грудь…
Собецкий сделал быстрое движение, чтобы отодвинуться, но Бубекин уже убрал руку.
— Бедная! — опять сказал Собецкий. — Ведь женщина!..
— Что это вы, право! — со злобой и злорадством стал наступать Бубекин. — Противник у вас человек, шпионка — женщина. Не офицер вы, а какой-то толстовец…
— Видите ли, — стал поспешно оправдываться Собецкий. — Я правда очень чувствительный, даже сантиментальный… Я же вам уже говорил — рано остался без отца… женское воспитание… я, как говорится, маменькин сынок.
«Как ведь врет, стерва!» — возмутился Бубекин, и острая ненависть горячей волной залила его сердце. И опять захотелось крикнуть: «Врешь ты, не маменькин ты сынок, а сволочь, шпион!» Крикнуть, ударить в лицо кулаком и застрелить из нагана.
Бубекин даже отдернулся от стола, но вдруг в темном углу землянки, там, где топилась железная печурка, от которой полыхало жаром, что-то грохнуло и зашипело, обдав офицеров паром.
— Виноват, ваше благородие! — испуганно вскрикнул Стойлов из полумрака. — Я чайник опрокинул. — И он быстрым движением распахнул дверь в землянку. Пахнуло декабрьским морозом. Бубекин пришел в себя.
VI
Выбрал денщика себе Собецкий не сразу. Он долго приглядывался к тем солдатам, которых фельдфебель предлагал ему в слуги. Сначала его выбор остановился было на жуликоватом ярославце Ядрилине, но вскоре он оказался им недоволен и взял себе полячка Бржезицкого. С солдатней своей полуроты Собецкий явно старался сдружиться — никогда никого не наказывал и подолгу засиживался в землянках, беседуя, не брезгуя писанием писем неграмотным и прочее. Но странное дело, солдаты не любили Собецкого — всё в нем было для них чужим…
Постепенно начал Бубекин привыкать к Собецкому, стал как-то забывать о том, что за человек у него субалтерн. Да и командир полка, видимо, позабыл об этом, потому что, как в былое время, стал хорош с Анатошей. Иногда лишь насмешливая улыбка змеилась под седыми усами полковника — не верил старик в проницательность нашей контрразведки, думал, поди: зря оклеветали полячка — исправный офицер…
Раз только заставил Собецкий Бубекина вновь насторожиться.
Как-то раз сказал он Анатоше просительно:
— А не подарите ли вы мне, Анатолий Сергеевич, те фотографии — помните?.. Или продайте… — Какие фотографии?..
А помните, вы мне повешенных показывали…
— Вот еще! — насторожился Анатоша. — А мне самому не надо? Нет, дорогой мой, таким снимкам после войны цены не будет!
— После войны им никакой цены не будет, — усмехнулся Собецкий. — После войны их будут целые альбомы… Впрочем, я готов купить их у вас.
— Четвертной за каждую!..
— Вы шутите.
— Нет, вы заплатите! — Бубекин не спускал глаза с лица субалтерна.
— Почему вы так думаете? — пожал плечами Собецкий и опустил глаза.
Потому что я помню, какое впечатление они на вас произвели, — Бубекин захохотал, он был удовлетворен. — Конечно, я шучу! — ласково сказал он. — У нашего фотографа вы можете достать сколько угодно копий по гривеннику за штуку. Но зачем они вам?
— Затем же, зачем и вам… Для альбома.
— В гостиной на стол?
— Ну нет! — и в этом «нет» прорвалась значительность…
А уж наступил март, прошел март, и позицию развезло весенней ростепелью. Стали поговаривать о скором наступлении.
В эти дни пришла Стойлову телеграмма. Телеграмму при Собецком принесли из штаба, и было в ней только четыре слова: «Мамаша вчера скончалась. Варвара». Стойлов прочитал телеграмму, вздохнул и вышел из землянки.
— Хороший у вас денщик, Анатолий Сергеевич, — сказал Собецкий. — И не дурак, кажется.
— Ничего. Только угрюм очень.
А вечером, стаскивая с барина сапоги в окопной грязи, Стойлов сказал:
— Телеграмма условная, ваше благородие: требуют бдительности.
И опять стало Бубекину нехорошо.
— Какой еще, к черту, бдительности! — выругался он. — В отхожее место мне с ним вместе ходить, что ли? Застрелить бы его, негодяя…
— Зачем стрелять! — усмехнулся Стойлов. — Тут тонкая работа нужна, ювелирная. Ну да уж теперь скоро…
— Что скоро?
— Скоро он себя должен будет обнаружить. — И, стащив промокший сапог: — Наша работа трудная, ваше благородие! Тогда с фотографиями-то вы на них нехорошо наседали.
— Ты нарочно опрокинул чайник?
— Конечно. Случайностей в нашем деле быть не должно.
— Иди ты к черту!..
— Слушаюсь, ваше благородие…
Вскоре что-то загрустил и Собецкий. Стал говорить о неприятных письмах из дому: жена очень скучает. Конечно, молодая женщина, как бы не набедокурила. И опять он переменил денщика.
В один из этих дней Стойлов сказал Бубекину:
— Такое дело, ваше благородие… Прапорщик Собецкий ищет себе подходящего человека в помощь и никак не находит. Не решается открыться. А без помощника он не может работать: ему нужно с нашего участка организовать перекидку своих людей к австрийцам. Ему пишут, его уже торопят, потому что весна, теплое время настало. Придется мне к нему перейти…
— Но как?
— Таким образом, ваше благородие… Завтра или послезавтра вы принесете свое и солдатское жалование. Положите деньги под подушку, а я будто украду и спрячу в сапог…
— Фу ты, черт, какая гадость!
— Ничего не поделаешь. Иначе нельзя. Необходимо.
— Да иди ты к черту! Кто кем распоряжается: я тобой или ты мной?..
Стойлов взглянул на Бубекина строго.
— В этом вопросе мы после разберемся, когда дело будет кончено, — сказал он.
