Я рассказал про все. Про рваные штаны, про грязную рубашку, про соседского кота, которого засунул под бочку, про дохлую крысу, которой пытался тренировать нашу Муську, а она ее не брала… зато тетя Нюра испугалась до сердца… что маме жаловалась. Ну, еще про то, что днем спать совсем не хочу. Потому что это только детки спят, а я уже большой.
Я смотрел при этом в пол и бубнил на одной ноте. Я не видел глаз отца и его лица. Наверное, он сильно злится. Все-таки мама ругала меня здорово, а когда я от нее спрятался под кровать, даже пыталась меня выковырнуть оттуда щеткой. Это из-за крысы.
Папа меня не стал наказывать. Он покряхтел и сказал:
– То, что ты чуня, – это плохо. Мать все руки, небось, истерла в корыте, тебя обстирывая?!
Я кивнул.
– То, что животных мучил, – тоже плохо. Они ж живые, и у них свои дела и понятия. Ты представь, что кто-нибудь, большой такой, станет играть с тобой, а ты есть хочешь, и тебе совсем не до игр. С тетей Нюрой плохо вышло. Ты прощения попросил?
Я покачал головой. Нет, конечно. Как к ней подойти? Она ж злится. Еще шваброй огреет…
– Ну, а днем спать… ты знаешь, что это полезно?
Я скривился. Рыбий жир тоже полезный, но он очень противный.
– Не морщись. Я всегда днем сплю, если есть возможность. Ладно. В конце концов, если организм захочет, ты хоть спички вставляй, все равно уснешь.
Папа не сказал, какие спички и куда вставлять. Он вдруг спросил:
– Я тебе морскую звезду прислал, сохранил?
Я захлюпал носом. Как ему объяснить? Звезда лежала на этажерке, я полез на нее за книжкой, этажерка повалилась на меня. От звезды остались мелкие осколки. Я ревел целый день и еще полдня. Легче мне не стало. Осколки мама выкинула. Я вздохнул.
– Она разбилась.
– Сама разбилась?
Я кивнул, потому что говорить было невозможно. Если б я издал хоть звук, он бы немедленно перешел в протяжный рев.
– А я думал, что хорошо ее просолил и просушил. Видно, она была еще чуточку живая. Решила, что ты недостоин ее компании, и кинулась вниз…
В папином голосе не было обиды, упрека. Я улыбнулся. Он не сердится.
– Ты настроил станцию?
– Настроил. Но мне снова придется слетать туда на месяц.
– Зачем?
– Нужно научить солдат на ней работать.
– А сами они не научатся? – мне не хотелось отпускать папу.
– Нет, сами не научатся. Это новая станция.
Папа взял меня на руки и отнес на постель.
– Я не хочу спать.
– И не спи, кто тебя заставляет?
– А Камчатка – это где?
– На самом краешке земли. Далеко-далеко на Востоке. Через всю страну. Наша станция стоит на сопке, и мы первыми встречали солнце на всем континенте.
Я принялся часто моргать, потому что глаза вдруг защипало, и мне отчаянно захотелось их закрыть. Папа сидел рядом. Он расстегнул куртку и гладил меня по спине. От его ладони разливалось блаженное тепло. В полудреме я услышал хриплый шепот Покопича:
– Андреич! Андреич! – папина рука провела еще раз по моей спине и исчезла. Я ничего не понимаю, туман закрывает мой слух:
– Там фугас эс-це пятьдесят! Взрыватель на месте.
В голове мелькнуло: Мусин-Пушкин, не забыть спросить у папы, кто это. Больше я ничего не помню.
Не пей, Андрюша, – козленочком станешь!
Я проснулся от шагов по комнате и маминых слов. Она что-то говорила, и в ее голосе не было ни злости, ни обиды, она не ябедничала на меня папе. Я слышал жаркий шепот, чмоки. Все ясно: целуются.
– Ты ж писал, что еще две недели?! – голос у мамы звонкий, даже когда она старается говорить шепотом.
– А нам программу сократили. Сашка узел привода забрал на переборку и доводку. Что мне там сидеть? Борт нам дали, вот мы и махнули. Официально я – там. Фактически – тут.
– Не влетит?
– Нет, начальник в курсе. Я рыбки привез – вяленую корюшку. Крабов хотел, да не сезон, Ушли от берега. А то бы привез.
Папа уже привозил крабов – не целиком, клешни. Их было две. Одну у меня стащили, думаю, это Витька, тети-Клавин внук. Он – вор. А на вторую я уронил железный утюг Прокопича, которым качал мускулы. Клешня случайно попала под утюг.
Я окончательно проснулся. На улице еще светло. И тут я вспомнил про гильзу. Я все проспал!!! Серега с Колькой и Прокопич ее уже выкопали! Я должен увидеть. Ведь это я ее нашел!
Как был, в одних шортах, я помчался на улицу. Сандалии мои?! Где сандалии? Вот они. Я всунул ноги и помчался мимо родителей, сидящих на кухне, мимо Прокопича. На улице меня встретили Серега и Колька. Они хитро смотрели. Где гильза от снаряда?
Я их так и спросил.
Они молча переглянулись. Темнят. Зажали, гады? Это я ее нашел!
Я еще раз спросил, но голос предательски дрогнул:
– Где гильза?
– Нету, – сказал вредный Колька.
– Зачем вы врете?! – слезы брызнули из глаз. – Я вам рассказал, а вы!!!
– Не мучь его, – сказал Серега.
– Спи больше, – вредно сказал Колька.
– Это была не гильза, – спокойно сказал Серега. – Это была бомба.
Слезы мгновенно высохли, и я сказал, как Прокопич:
– Да иди ты!
– Сам иди, – вредно сказал Колька. – Мы тоже не знали. Пришел дед с лопатами, и мы стали копать. Тут он как заорет: «ВОН! Тикайте!» Я чуть не обоссался. А он лег на землю и руками туда под бомбу… сам весь белый… потом встал и говорит: «Ребята, вы уже большие. Бегите к магазину, звоните по ноль два. Скажите, что так и так: в парке нашли немецкую авиабомбу тип эс цэ пятьдесят. Запомнил? Я так и сказал. Меня сперва слушать не хотели. А Прокопич как знал. Если не поверят, скажи, мол, послал меня старшина отдельного саперного батальона Цыганков. Я сказал. Приехали солдаты и откопали эту бомбу, вот с полчаса как оцепление сняли.
Я стоял убитый всем этим. Я все проспал! Это же я ее нашел! И даже краем глаза не видел, какая она – бомба!
Я повернулся и пошел домой. Слезы просто вытекали из глаз. Я не хотел реветь… это выходило само собой.
Навстречу мне вышел папа. Он присел на корточки вытер платком нос и глаза.
– Это ты нашел бомбу?
Я кивнул.
– Вот что, сын, ты ж понимаешь, это дело не женское. Не будем маме говорить. Ладно? Женщины ведь не понимают, что бомбы уже нет. Что она пролежала больше двадцати лет и не взорвалась… Сейчас скажешь ей, знаешь, как она нервничать будет?
Я помотал головой.
– Очень сильно. А нам это не нужно. Ты ж не хочешь, чтоб она тебя в парк вообще не пускала?
Я кивнул.
– Ну вот. Пусть это будет нашей тайной.
Информация о бомбе пробыла тайной всего несколько часов. Мы жарко обсуждали с ребятами событие. По всей улице катилась новость. Нам завидовали мальчишки всех дворов. Парк был трижды перекопан, потом. Но бомб больше не нашлось. Маме о бомбе рассказала тетя Таня. Мама бледнела, ахала. Потом с ней о чем-то поговорил папа. Я не знаю, потому что играл в салочки. Потом папа ушел к Прокопичу, и они там разговаривали о войне, о бомбах и о том, что стоим на страже Родины… и пусть ей будет хорошо. И чтоб водка не дорожала. Я примчался на веранду к Прокопичу. Во рту было сухо, как в пустыне, а перед папой стояло как раз полстакана воды.
