Представляя Тарасова «монстром», вознамерившимся загубить талант «конька-горбунка», умышленно забывают о том, как главный тренер главной армейской команды на протяжении 121 дня (в сумме — четыре полных месяца) фактически продолжал тренировать Харламова. Тарасов не выпускал его из вида, и работа и поведение Харламова в Чебаркуле его радовали. Иначе не было бы и внезапного возвращения его в Москву.
Сам Харламов в интервью еженедельнику «Футбол-хоккей», которое подготовил для издания журналист Александр Колодный, о своей командировке в Чебаркуль говорил только как о положительном в его спортивной жизни событии: «Я был тогда физически слабо развит, многого не умел. Страдал, думал, что окончилась, даже не начавшись, моя хоккейная карьера. Но армейские тренеры помнили обо мне, следили за моей игрой, а потом вновь пригласили в свой клуб».
Харламов бы убежден, что главная роль в формировании игрока принадлежит тренеру, который, во-первых, должен увидеть, заметить игрока, а во-вторых, не разувериться в нем, невзирая ни на какие спады и срывы. «Я и сейчас, — говорил он в марте 1972 года, — не устаю удивляться терпению Анатолия Владимировича Тарасова. Он всегда был придирчив ко мне, находил много слабых мест в игре. Но в то же время умел и умеет вовремя поддержать, найти добрые слова, заставить поверить в свои силы. Он видит во мне то, чего не умею разглядеть я сам».
Тарасову пеняют за то, что среди армейской молодежи он выделял Александра Смолина, которого ставил выше Харламова, но в итоге ошибся. Смолина вообще считали гораздо более перспективным игроком. («Да это же артист был, с ним даже рядом никто не стоял. Такое на льду выделывал, просто фантастика!» — вспоминает Александр Гусев.) Но далеко в хоккее он не продвинулся — не выдержал психологически: напряжения тренировок, матчей, необходимости постоянно держать себя на высоком уровне, держать удары, порой сокрушительные. Если и была ошибка Тарасова применительно к Смолину, то, может быть, только в том, что он не организовал для талантливого парня свой «Чебаркуль».
Старательно вспоминая историю с отправкой Харламова в Чебаркуль и обвиняя Тарасова в отсутствии чутья на игроков, столь же старательно забывают о том, как появился в ЦСКА и в сборной Владислав Третьяк, называющий тренера своим «хоккейным отцом». «У Анатолия Владимировича, — говорит Третьяк, — было много потрясающих качеств. Одно из них — чутье на талант».
Тарасов увидел в Третьяке будущее советского хоккея. Он так и говорил, в том числе на заседании исполкома Федерации хоккея, утверждавшего состав команды на чемпионат мира в Стокгольме. А ведь Третьяку было всего 17 лет.
Его в 11 лет привела в школу ЦСКА мама. Было это в 1963 году. Вратарем, к слову, Владик стал случайно — в наличии осталась только вратарская форма. Тарасов обратил внимание на юного вратаря, когда тому исполнилось 15 лет, и после глаз с него, что называется, не спускал.1 И пахать заставлял до умопомрачения. В день знакомства сказал: «Ну, что, полуфабрикат, будем работать. Выживешь — станешь великим. Не выживешь — извини, дорога тебе в шахту». «Да я только в девятом классе учусь», — попытался было защищаться Третьяк. Но тренер в момент пресек всякие прения: «Вам 17 лет, молодой человек? А я хочу, чтобы вам уже сейчас было 25. Для этого будете играть каждый день. За все составы ЦСКА — взрослый, молодежный и юниорский — и за все сборные».
Третьяк перевелся в школу рабочей молодежи и баула с хоккейным снаряжением между тренировками и играми из рук фактически не выпускал.
Тарасов сам каждодневно работал с Третьяком. Юный вратарь приходил в зал ЦСКА к восьми утра, когда на льду занимались фигуристы из группы Ирины Люляковой. В девять приходил Тарасов. Иногда он вставал на одном колене за воротами, которые обстреливали партнеры Третьяка, и давал тому отрывистые команды.
Вот штрихи к одной из тысяч тренировок Третьяка, начавшейся за час с небольшим до занятия всей команды.
Третьяк в воротах, на льду два игрока. За воротами Тарасов: в стеганых штанах, валенках, телогрейке, нахлобученной на голову огромной меховой шапке. Тарасов улегся на лед и корректирует действия вратаря: «Влево! Вправо! Ногой! Клюшкой! Выкатывайся, сокращай угол обстрела! Не отбивать перед собой! Только в угол! Атакующий тебе мешает? Пощекочи его клюшкой! Много падаешь! Вратарь должен стоять!..» Попутно Тарасов корректирует и действия хоккеистов: «Бросай! С ходу! Верхом! В угол! Сериями! Закройте ему видимость!..»
И так — три серии по 20 минут каждая с небольшими перерывами.
Третьяк, заигравший в мужской хоккей в составе ЦСКА раньше, чем закон позволят ему голосовать на выборах, находился под постоянным контролем Тарасова. Тарасову советовали подобрать ветерана-голкипера и поручить ему пестовать начинающего вратаря, но с Третьяком тренер занимался сам, никому не передоверял процесс огранки оказавшегося у него в руках необработанного алмаза.
С первых своих тренерских шагов Тарасов лично, никого не привлекая, уделял огромное внимание подготовке голкиперов. Института «тренеров по работе с вратарями» в те времена не существовало. Но даже если бы он был, Тарасов затеял бы обучение тех, кто призван был обучать сам.
По чьим лекалам работал Тарасов с вратарями? По своим. В годы становления советского хоккея мы еще не сталкивались с канадскими профессионалами. Вратарское направление было задано первым увиденным в СССР голкипером мирового класса Модры из ЛТЦ. «Играл он, — вспоминал Николай Пучков, — на линии ворот. Роста был небольшого. Руки и ноги — словно на шарнирах. И при всем том — первый вратарь Европы. Естественно, мы стали перенимать его манеру. Высоким вратарям дали от ворот поворот, а небольшим, подвижным и быстрым, наоборот, — привилегии».
На Модры на первых порах ориентировался и Тарасов. Потом, по крупицам собирая информацию о канадском профессиональном хоккее вообще и об игре вратарей в частности, Тарасов синтезировал для себя все направления и выработал собственные подходы к тренировке голкиперов.
Тарасов с самого начала поставил перед собой задачу сделать Третьяка лучшим вратарем. И сказал ему об этом. «Лучшим в стране?» — спросил тот. «Лучшим в мире! И запомни это раз и навсегда!» Тренер заставлял мальчишку работать даже в столовой. «Молодой человек, где ваш теннисный мяч?» — грозно нависал Тарасов над Третьяком во время обеда на тренировочной базе. Третьяк демонстрировал «алиби» — ложку: ем, мол, а Тарасов ему: «Одной рукой вы должны есть лапшу, а другой в это время — мячом играть».
В 1969 году Тарасов первый раз взял Третьяка на южный подготовительный сбор. После тренировки все хоккеисты пошли купаться в море. Стоило только Третьяку войти в воду, как Тарасов к нему — с тем же вопросом: «Молодой человек, а где ваш мяч?» Пришлось Третьяку пришивать к трусам карманчик, и мяч всегда находился при нем. Каждое утро Третьяк подходил перед зарядкой к стенке и выполнял специально разработанные для него Тарасовым упражнения — жонглировал двумя руками с использованием отскоков от стенки: динамичная эмоциональная тренировка реакции.
