В 1934 году у меня была интересная встреча с датской писательницей Карин Микаэлис (1872–1950), которая приезжала к нам по приглашению Союза советских писателей. Мне тогда пришлось ее сопровождать в Горький. Туда поездом, а обратно в Москву пароходом. Мы быстро сдружились. Карин Микаэлис была очень интересным человеком, в то время писателем с мировым именем, хорошо относилась к Советскому Союзу. Помню, перед самым ее отъездом я спросила, что на нее произвело самое большое впечатление. Я запомнила ее ответ: "Вы… люди. У вас личное и общественное есть одно. Вы не говорите просто: "библиотека", "школа"… Вы говорите: "моя библиотека", "моя школа", "мой завод". И я чувствую, что это не просто слова. Вы даже своих сил больше отдаете работе, чем своему дому И это меня поразило". Вот так…
Микаэлис была у меня в гостях на даче в Барвихе. Но, к сожалению, ее приезд начался с неприятности. У нас была на даче огромная немецкая овчарка. Притом очень добрая и домашняя. Я не знаю, почему так случилось, но не успела еще Микаэлис войти в калитку, как собака схватила ее за руку. Испугались все ужасно. Но Микаэлис держалась мужественно и сказала: "Только не бейте собаку, не ругайте ее. Собака не виновата. Надо сказать, что собаки меня не любят". И тут же рассказала эпизод из своего детства, как она науськивала какую-то собаку, чтобы та облаяла ее тетку. Собака и набросилась на тетку… Были неприятности. Собаку, конечно, после этого избили. "Я чувствовала свою вину, — рассказывала Микаэлис, — гладила и успокаивала собаку, но она после этого перестала меня любить. Этот эпизод был мною описан в моей автобиографической повести "Девочка с разноцветными стеклышками"". В общем, все обошлось благополучно. В начале мировой войны Карин Микаэлис уехала из Дании в США. После войны вернулась в Данию, где в 1950 году умерла. Я в 1956 году была в Дании и навестила ее могилу на маленьком островке Фюн в Оденсе. Очень было грустно увидеть, что все могилы были убраны цветами и только на могиле Микаэлис их не было. Я сказала об этом одному датскому писателю. Он мне ответил: "Да, к сожалению, у нас она забыта. Это удел крупных писателей. Они у себя на родине забываются быстрее, чем за границей".
23 октября 1936 года у нас родилась дочь Марианна. Мы были счастливы.
В 1938 году провели капитальное утепление дачного дома, сделали черный пол, поставили зимние двойные рамы, переконопатили сруб, утеплили потолок. Вызывали плотников с Украины. Мы давно хотели большую часть года жить на даче. Но непосредственным толчком к перестройке дома явились частые бронхиты Марианны: ее лечащий врач, любимая в семье Нина Ивановна Знаменская, вырастившая также дочку Сергея Королева — Наташу и детей многих наших знакомых, посоветовала Марианне жить как можно больше на свежем загородном воздухе. После утепления дачи последние годы перед войной Анна Ивановна с Марианной почти круглый год жили на даче.
Немного о Сереже Королеве. Вспоминаю начало 1930-х годов. Когда бы мы ни приходили навестить Баланиных, по-прежнему всегда заставали Сережу с товарищами в его комнате — работающими, обычно очень громко спорящими. Теперь эта комната была в его полном распоряжении, и только буфет в левом углу напоминал нам прежнюю столовую. В комнате ничего не видно было от табачного дыма и ничего не слышно от неимоверного гула. Кроме близких Сереже Юры Победоносцева и Пети Флерова, приходило много людей, мало мне знакомых.
Наступило время, когда комната Сережи на Александровской улице (позже Октябрьской) не могла уже вместить всех, работавших вместе с ним. Сереже пришлось искать помещение для тогда им организованного и уже оформленного ГИРДа[19]. Имея опыт поиска помещений в Москве для ГБИЛ, я всячески советовала Сергею избрать тот же путь. Помню, что он со своими товарищами обошел — по моему списку — много зданий бывших церквей, но остановился на подвале дома на Садово-Спасской улице. Сейчас на стене этого дома висит большая мемориальная доска, где сказано, что здесь находился ГИРД во главе с С.П.Королевым.
В 1931 году я впервые увидела будущую жену Сергея — Ксению Максимилиановну Винцентини, Лялю, как ее все называли и называют до сих пор. Уже несколько лет до этого я слышала о ней много хорошего. И вот в один прекрасный день неожиданно в доме Марии Николаевны появилась чудесная девушка — красивая, обаятельная, простая, серьезная, самостоятельная. Она была одноклассницей Сергея по одесской школе, он несколько лет терпеливо и настойчиво ожидал ее и наконец дождался. В августе 1931 года Ляля приехала на два дня в командировку в Москву, и на второй день молодые пошли в ЗАГС и зарегистрировались.
Мария Николаевна приготовила скромный свадебный обед. На обеде присутствовали, кроме Сережи с Лялей, Мария Николаевна и Григорий Михайлович, Юрий Николаевич с Ольгой Яковлевной и мы с Василием Николаевичем. Ляля была в простом синем платье. Помню, пили шампанское за новобрачных, но пообедали впопыхах, так как Ляля тут же уезжала в Донбасс, где она после окончания медицинского института работала заместителем инспектора здравоохранения района и начальником санитарной станции. На обратном пути домой часть дороги мы с Василием Николаевичем ехали вместе с Лялей и Сережей на трамвае, стоя на задней площадке. О многом хотелось поговорить, но мало было времени. Где-то мы сошли, а молодые поехали одни на Курский вокзал. Ляля уехала с тем, чтобы вернуться в ближайшие дни в Москву к молодому мужу. Однако переехать окончательно она смогла лишь через несколько месяцев: ее долго не отпускали с работы. Сереже пришлось поехать к ней в Донбасс, и только после долгих споров и настояний Лялю наконец отпустили. Ляля была прекрасным человеком, чудесным врачом, она 34 года проработала в Боткинской больнице травматологом, и до сих пор больные вспоминают ее с благодарностью. Вообще о Ляле можно очень много рассказывать. Мы с ней в дальнейшей жизни много времени провели вместе, особенно во время войны, когда жили в моей квартире. И сейчас мы с ней часто встречаемся зимой, а летом живем вместе на даче и очень дружны.
Теперь, приходя в гости к Баланиным, мы редко встречали Сережу — все вечера он был занят в ГИРДе. Впрочем, он часто сам забегал к нам домой. Мы жили недалеко от Садово-Спасской — на Мясницкой улице, напротив Главпочтамта. Заходил он обыкновенно по вечерам, чтобы перекусить на скорую руку. Наша Анна Ивановна нянчила его еще маленьким в Нежине, любила его и всегда с удовольствием кормила. Но он всегда торопился, жевал на ходу, и поговорить по душам времени не было.
Иногда он жаловался на свои трудности. Его тяготило то, что немногие верили в успех его дела, слишком много было неудач. ГИРД находился в ведении общественной организации — Осоавиахима. Обычно средств у общественных организаций почти не было. Во всяком случае, по словам Сергея, ГИРД не мог похвалиться ни своим оборудованием, ни финансовым или правовым положением. Отсюда — организационные трудности: отсутствие необходимых материалов и средств, зарплата сотрудников чисто символическая — все это отражалось на развитии ГИРДа. Сколько усилий, трудностей, волнений и нервов приходилось ему тратить, чтобы вернуть доверие к своему делу, чтобы обратить в союзников тех, от кого зависело "быть или не быть"! Сколько веры в правоту своих идей должно было быть у него, чтобы доказать государственное значение идей, за которые он боролся. Глубокая убежденность Королева, его активность и настойчивость сумели в конце концов убедить нужных людей, ранее сомневавшихся в нем и его коллективе. Долгий и трудный путь прошел Сергей, особенно в 1930-х годах. Но тем не менее его инициатива, энергия, его широкий ум и кругозор, его знания и талант победили.
