Между тем противник, сбросив бомбы, разворачивается на 180 градусов – сейчас уйдет. Настигаю его, атакую заднее звено. План такой: сначала собью двух. Потом – переходом на противоположную сторону – атакую впереди идущее звено. А двоих добью после.
Снимаю пушки с предохранителей. Отчетливо вижу опознавательные знаки – черные фашистские кресты с белой окантовкой.
И вдруг вспоминаю правило, переписанное мною из альбома майора Гуриновича:
«Перед атакой посмотри назад, не атакует ли тебя противник».
Резко поворачиваю голову влево и вижу: ко мне приближается самолет. Нет, это не Габуния. Не «ЯК» ли? Нет, он с белым коком, а «Яковлевых» с белым коком у нас нет. Пока шли секунды в рассуждении – противник это или нет, – «белый кок» дал о себе знать: открыл по мне огонь.
В воздухе блеснула огненная трасса. Послышался треск за бронеспинкой. В кабине запахло гидросмесью. Значит, разбит бачок для выпуска шасси. Ясно – я уцелел случайно только потому, что немец угодил в мой самолет осколочно-фугасным, а не бронебойным. Спасла бронеспинка. Надо выходить из-под удара.
Мой самолет получил серьезное повреждение, и я уже не мог преследовать врага.
Медлить нельзя ни секунды. Грозит смертельная опасность. Резко бросаю машину в сторону. Посмотрел вправо: мимо меня пронесся истребитель «Мессершмитт-109» с крестами, за ним – второй, а сзади, выше, – еще два.
Сейчас меня добьют. Но тут я попадаю в разрывы зенитных снарядов. Зенитки по-свойски меня окрестили, зато я избежал повторной атаки «мессершмитта» – быть может, гибельной. Потом на аэродроме, где за «мессерами» наблюдали, я узнал, что они все время находились в стороне от аэродрома на высоте более 3000 метров, прикрывая действия «Мессершмиттов-110».
Меня качнуло влево. Потом вправо. Зенитный снаряд попал в левый бок машины, еще один – в хвост. Самолет клюнул носом. Я еле удержал его на высоте 500 метров.
Все вражеские самолеты ушли на запад. За ними погнались, взлетев с аэродрома, наши истребители. Но они опоздали. А я не мог к ним примкнуть. Куда там! Мой самолет совсем изранен, рулевое управление нарушено. И обиднее всего, что противник уходит, а мне даже не удалось открыть огонь. Я упустил время – где-то на маневре потерял драгоценные секунды. Не было у меня сноровки, не умел я еще быстро сближаться с врагом.
Самолет еле держался в воздухе. Не выпрыгнуть ли с парашютом? Но я сейчас же отогнал эту мысль. Твердо решил посадить израненную машину.
Иду на посадку. Самолет плохо слушается рулей. Скорость падает. Гидросистема вышла из строя – выпустить шасси не удается. На помощь приходит спокойствие, знание материальной части и правил. Решаю применить аварийный способ выпуска шасси. Проделав все, что надо, жду.
Мучительное ожидание! Если шасси выпустится, на щитке в кабине загорятся зеленые лампочки. Нет, где-то пробито. Выпуск опаздывает. И вдруг я почувствовал дополнительное сопротивление. Толчок, и скорость начала гаснуть еще больше. Ясно – шасси выпало из гондол. И тут же вспыхнула одна лампочка, за ней другая.
Но казалось, самолет, получивший дополнительное сопротивление, вот-вот упадет. Снова еле его удержал.
Приближался решающий миг – приземление. Смотрю на аэродром: там кое-где полыхает огонь. На посадочной площадке виднеются воронки от бомб.
Внушаю себе: спокойно, спокойно, не торопись. И это мне помогает. Мысль работает четко, действую уверенно, хладнокровно, как никогда. С тех пор спокойствие всегда появлялось у меня в трудную минуту. Все силы, все умение направлены на одно – на спасение самолета.
И вот я иду на посадку. Самолет коснулся земли. На душе стало легче. Но впереди воронки – как бы не угодить в яму.
Машина накренилась вправо, чуть не опрокинулась. Левое колесо побежало по куче земли, выброшенной при взрыве бомбы. Самолет бросило влево, но воронки удалось избежать. Я удержал его. Казалось, он вот-вот развалится. Пробег закончен. Заруливаю на стоянку. Не верится, что самолет не рассыпался на части. Ну и вынослив же мой «Лавочкин»!
Выскакиваю из кабины. Где же Габуния? Его самолета не видно. А мой весь изрешечен. Вот тебе и сбитые вражеские самолеты! Вероятно, командир встретит холодно, с презрением и строго накажет.
Да вот и он бежит ко мне в валенках прямо по лужам. Стою сам не свой. Командир, посмотрев мне в лицо, спрашивает тревожно, по-отечески, как тогда, на аэродроме запасного полка:
– Ну как, не ранен? Ничего не болит?
Ощупываю себя, повожу плечами. Нет, ничего не болит. Стараюсь ответить поспокойнее:
– Я-то цел, товарищ командир, а вот что с Габунией?.. И мой самолет…
Голос у меня сорвался.
Сбежались товарищи, окружили мой самолет. Слышу участливые, дружеские слова. Механик Иванов говорит:
– Удивительно, как самолет не развалился в воздухе? На честном слове держался. Вот живучий! На славу сделан!
Солдатенко положил руку мне на плечо:
– Я и сам о Габунии беспокоюсь: смельчак он, каких мало, горяч и неосторожен. Да ты не отчаивайся, может, еще и прилетит твой ведущий. А самолет починят.
Тут я заметил, что у командира перевязана рука.
– Товарищ командир, вы ранены?
Он ответил:
– На войне без крови не бывает.
И Солдатенко, и Мельников были на старте во время вражеского налета; замполита ранило более серьезно, и его отвезли в полевой госпиталь. К сожалению, увидеться с ним мне больше не довелось: после выздоровления его перевели в другой полк и наши фронтовые пути разошлись.
Замполитом временно был назначен капитан Беляев, парторг нашего полка.
С облегчением я узнал, что все остальные целы и невредимы. Враг бомбил неприцельно, второпях и особых повреждений аэродрому не причинил.
Командир продолжал:
– Ты получил боевое крещение. Противник тебе матерый попался. Что ты один в воздухе мог сделать? А сейчас иди, отдохни до разбора. Да не унывай, еще собьешь.
Он подозвал начальника связи, старшего лейтенанта Сапсая, и вместе с ним пошел на КП, говоря:
– Да, все прозевали противника. Необходимо усилить воздушное наблюдение и оповещение личного состава.
Я ждал, что старший лейтенант Гавриш разнесет меня в пух и прах, хотя он под влиянием Солдатенко стал не таким придирчивым и крутым, как прежде. К моему удивлению, комэск промолчал. А перед разбором я слышал, как командир сказал ему:
– Командир может повышать голос, но нужно понимать душу каждого человека – тем более здесь, на фронте. Ну что такой желторотый птенец мог сделать? Потерял ведущего, но все меры принял и подбитый самолет посадил. Опыта у него еще нет. Просто чудом уцелел. В переплет попал – всю жизнь будет помнить.
…Когда вечером все собрались на разбор, майор Солдатенко сказал о том, что на нашем участке фронта противник сосредоточивает большое количество авиации, подтягивает наземные войска и технику.
