Многие из выступавших на кладбище говорили, что Манюэль заслуживает памятника. Тут же была открыта подписка. Беранже с волнением ждал ее результата. В песне «Могила Манюэля» он обратился к французам с призывом откликнуться и внести свою лепту.
Услышьте просьбу нищего певца! —
зовет рефрен песни. Неимущие рады бы откликнуться, но карманы их пусты. А богачи — будь они даже либералы — не хотят открывать своих туго набитых кошельков для Манюэля.
После Манюэля осталось небольшое наследство — сумма, которую он скопил, будучи адвокатом в Эксе. Он завещал Беранже тысячу франков пожизненного дохода. Беранже отказался от этих денег в пользу родственников покойного и попросил себе на память только часы друга и его волосяной матрац.
* * *
«Либеральные корифеи» с их двурушничеством, робостью, мелким честолюбием и самодовольным краснобайством все больше раздражают и возмущают Беранже. Это они пытались ставить ему палки в колеса, когда в 1821 году он задумал выпустить новый сборник. Это они сидели и хлопали глазами, когда Манюэля выталкивали из палаты. Это они своей неблагодарностью и происками сократили его другу жизнь. Они шарахаются при малейшей опасности. А вот теперь, развесив уши, внимают сладкогласным призывам к «слиянию», к примирению враждебных партий, к «единению короля и народа», которые исходят из уст нового премьера Мартиньяка, сменившего Виллеля в начале 1828 года.
Беранже понимает, что разговоры о «слиянии» и примирении вызваны страхом верхов перед народным движением. Массовые демонстрации в Париже, открытое возмущение политикой Карла X и его министров — это признаки надвигающейся грозы. Виллель уже слетел, и правительство теперь маневрирует, виляет, ставит громоотводы, заигрывает с либералами. Вероятно, некоторые приверженцы «слияния» из числа либералов уже видят себя в мечтах и снах обладателями министерских портфелей.
— Не благодарите меня за песни, которые я сложил против ваших противников, а благодарите за те, которые я не сложил против вас, — бросает поэт собравшимся в салоне Лаффита либеральным говорунам. — И знает бог, сколько между этими песнями было бы хороших и как часто я обдумывал их! За них, я полагаю, правительство легко бы простило мне все остальные.
Собеседники прикусывают языки и пытаются обратить в шутку слова песенника. Они боятся его, боятся его жалящих эпиграмм, его метких словечек, так и припечатывающих на месте.
Маленький остроносый Тьер отделяется от группы слушателей, осторожно и почтительно берет песенника под локоть и что-то быстро говорит ему.
Напрасно либералы пугаются. Конечно, Беранже не станет пускать в оборот песен против них, даже если песни эти будут метки и правдивы. Он не был заинтересован в том, чтобы доставлять удовольствие правительству и учинять раскол в рядах оппозиции, большинство которой составляли тогда либералы. Чувство долга заставляло его поддерживать отношения с либеральной партией. К тому же среди ее деятелей были люди, которых он не переставал считать своими друзьями, — Дюпон де Л’Ер, Лаффит, Тьер, Минье… Он благодарно жмет руки «молодым друзьям» за красноречивые статьи, посвященные памяти Манюэля. И как только удалось им пробиться сквозь цензурные рогатки!
Последнее время Беранже особенно тянет к молодежи, ему хочется верить, что вступающее в борьбу поколение будет сильнее, мудрее, последовательнее своих отцов.
«Я видел, как вокруг меня рождались и вырастали прекрасные и благородные таланты, самоотверженные люди, устоявшие против всех разочарований. Я видел, как возникали и развивались философские и социальные идеи, которые со временем, очистившись от неизбежных ошибок, послужат к улучшению этого бедного мира, воображаемая цивилизация которого пока еще не больше, как варварство», — напишет он позднее, вспоминая об этих годах.
Беранже радует, что Тьер, Минье и другие их коллеги — историки Гизо, Тьерри — исходят в своих трудах из опыта революции. Они обосновывают новый взгляд на общество и его историю. Не прихоти королей и их фавориток, не «его величество Случай» определяют ход исторического развития. И даже не «общественное мнение», столь всемогущее в глазах философов-просветителей XVIII века. На реальных фактах французские историки времен Реставрации доказывают, что ход общественного развития зависит от имущественных отношений и гражданского быта людей. Они уже говорят о «борьбе классов» в обществе, видя ее выражение в великой битве третьего сословия с реакционными феодалами и духовенством. Третье сословие представляется им монолитным, а буржуазия его неотъемлемой и самой активной частью.
Из рук Минье и Тьера Беранже получает первые их книги, из уст их слышит новые теории. Он гордится их успехами, одобряет их общее направление.
А Тьер, этот карьерист, так и юлит вокруг Беранже, так и старается всячески подчеркнуть в обществе свою дружескую близость к песеннику. Ведь дружба с ним — это лучшее свидетельство независимости и честности, неподкупности и свободолюбия. И Тьер взбивает свой авторитет за счет Беранже, подхватывая и повторяя некоторые его суждения и мысли. Мог ли в те годы Беранже предвидеть дальнейшую карьеру своего «подопечного»? Мог ли он предположить, что борцы с монархией Бурбонов, открыватели новых исторических горизонтов — так думал он о Тьере и Гизо — превратятся впоследствии в реакционных министров, душителей живой мысли и освободительных движений!
Много превращений и парадоксов повидал Беранже и еще увидит на своем веку!
Участие поэта в политической битве своего времени обостряет его жадную любознательность ко всему новому, молодому. На глазах его складывается новое литературное направление — романтизм. На глазах его завоевывают все больше сторонников социальные учения Сен-Симона и Шарля Фурье. Но чтоб успешно заняться разрешением социальных задач, полагает Беранже, нужно прежде всего сменить политический строй. Поддерживать законное недовольство народа, направлять его справедливый гнев, а не тушить его, обличать мерзости монархии, а не отходить в сторону или идти на примирение — вот цели, которые он ставит перед собой.
— Народ — моя муза! — не устает твердить он. Народ для него — это прежде всего те, кто трудом своим создает богатство, силу и славу нации. Это угнетенное большинство, неимущее или малоимущее — крестьяне, рабочие, ремесленники — демократический люд города и деревни. Народ противостоит феодальным угнетателям и их лакеям.
Но с кем же буржуазия? С народом или против него?
Подобно большинству передовых мыслителей своего времени, Беранже все еще склонен относить буржуазию к «третьему сословию». Он не видит в ней самостоятельного класса, который за ширмой реставрации постепенно прибирает к рукам и феодалов и угнетенные массы, неуклонно приближаясь к полновластному господству. Он не видит этого, может быть, потому, что буржуазия еще не до конца утратила свою революционность и продолжает участвовать в борьбе против феодально-монархического режима. Но в то же время Беранже уже издавна замечает политическую непоследовательность буржуазных либералов и уж, конечно, с давних пор убежден в том, что буржуазная погоня за наживой враждебна всем демократическим идеалам.
