Но с кем же буржуазия? С народом или против него?
Подобно большинству передовых мыслителей своего времени, Беранже все еще склонен относить буржуазию к «третьему сословию». Он не видит в ней самостоятельного класса, который за ширмой реставрации постепенно прибирает к рукам и феодалов и угнетенные массы, неуклонно приближаясь к полновластному господству. Он не видит этого, может быть, потому, что буржуазия еще не до конца утратила свою революционность и продолжает участвовать в борьбе против феодально-монархического режима. Но в то же время Беранже уже издавна замечает политическую непоследовательность буржуазных либералов и уж, конечно, с давних пор убежден в том, что буржуазная погоня за наживой враждебна всем демократическим идеалам.
В поэзии Беранже с самых ее истоков гнездился антибуржуазный дух; не будь этого, он бы, пожалуй, не сделался настоящим народным песенником и не стал бы одним из зачинателей реалистического направления во французской литературе XIX века.
«Королевству пигмеев» в поэзии Беранже противостоит Франция «былых времен» — времен революции, республики, империи; Франции, раздавленной и уничтоженной, — Франция героическая, побеждающая полчища монархической Европы.
При жизни и царствовании Наполеона Беранже никогда не воспевал его. Автор «Короля Ивето» и «Трактата для Лизетты» относился к императору-завоевателю критически. Но чем дальше в прошлое отодвигались годы империи, чем больше росло возмущение народа против реставрированной монархии, тем разительнее переосмысливались в народной памяти и в памяти Беранже личность и время Наполеона. Недавнее прошлое обволакивалось радужной дымкой, быль превращалась в легенду.
Легенда о Наполеоне была плодом несбывшихся надежд, оскорбленных патриотических чувств народа, совершившего некогда революцию. Легенда эта была плодом возмущения французов против гнета европейской реакции и произвола распоясавшихся аристократов-эмигрантов. Она начала складываться после второй Реставрации, когда, проиграв битву при Ватерлоо, Наполеон стал пленником англичан. Уже тогда фигура изгнанника, сосланного на далекий остров в океане, стала облекаться в воображении многих неким романтически мятежным ореолом.
Узник острова Св. Елены в представлении народа как бы противостоял своим тюремщикам, противостоял палачам свободы, всем охранителям европейской реакции. Трагический этот ореол засиял еще ярче, и легенда стала складываться еще активнее после смерти Наполеона, в 1821 году.
Начало двадцатых годов в Европе было временем, когда остервенелая реакция во главе со Священным союзом бросилась душить поднявшееся в некоторых странах народно-освободительное движение. Разгром итальянских карбонариев. Интервенция монархической Франции в революционную Испанию. Засилье ультрароялистов и «поповской партии» во Франции.
Оппозицию загоняли в подполье, но задавить и уничтожить ее не могли.
Протест против настоящего вызывал обращение к памяти о недавнем прошлом. Былое величие противопоставлялось ничтожеству настоящего.
Легенда о Наполеоне складывалась в рассказах ветеранов, в преданиях деревенских старожилов. По французской деревне реставрация ударила особенно сильно, и среди крестьян легенда о «народном императоре» пустила глубокие корни. Зазвучала она и в песенках городской бедноты и в стихах безвестных и знаменитых поэтов.
Бедствия народа во времена империи, бесчисленные человеческие жертвы, захватнический дух наполеоновских войн — все это как бы сглаживалось, оттеснялось, стушевывалось в творимой год от года легенде, а все героическое, победоносное, новое, что несла с собой наполеоновская эпоха, выступало вперед и расцвечивалось народной фантазией.
Победы армии Бонапарта, одержанные под республиканским трехцветным знаменем, как бы сливались в памяти ветеранов с победами армий республиканской Франции. Узурпатор революции представал в преданиях как ее наследник и продолжатель. Деспот, властолюбец, жестокий агрессор преображался в некоего «отца народа», «маленького капрала», друга солдат (при Наполеоне простой солдат-крестьянин мог дослужиться до командирского чина, при Реставрации офицерами могли быть лишь дворяне).
То, что обещал народу Наполеон в пору «ста дней», что народ ждал от него и не дождался в действительности, обрело поэтическую жизнь, воплотившись в легенде. Наполеоновская легенда перешла за пределы Франции. Лучшие европейские поэты той поры — Байрон и Пушкин, Мицкевич и Гейне — отдали ей дань.
Во Франции одним из первых певцов Наполеона был молодой поэт Эмиль Дебро. Поэт парижских предместий, чахоточный бедняк, он боролся в своих песенках с реакцией, с мерзостями монархии Бурбонов, поднимая дух сопротивления. Тень Наполеона он противопоставлял, как делали это потом и знаменитые поэты, ничтожным фигуркам современных правителей.
Мог ли Беранже, голос народа, его эхо, пройти мимо легенды, создававшейся в недрах Франции? Нет, он не забыл о том, как оплакивал некогда республику, не забыл о преступлениях Бонапарта перед демократией, о деспотизме императора и о кровавых жертвах, которые приносила в те годы измученная войнами Франция. Автор «Короля Ивето» ничего не забыл, это доказывает его «Автобиография», написанная позже. Но, ничего не забыв, он все же поддался обаянию легенды о Наполеоне. Образ императора как бы раздвоился в его сознании. Наполеон-узурпатор — и тут же рядом созданный народным воображением и памятью «маленький капрал», умножавший славу Франции, друг солдат и простолюдинов. Тень легендарного Наполеона превратилась в поэзии Беранже в некое подобие могучего Ахилла, противостоящего современным пигмеям.
Вероломство бывших соратников императора, предававших память узника Св. Елены, вызывало отвращение и усиливало желание поднять, опоэтизировать его память наперекор хамелеонам, шутам, пляшущим под любую дудку.
Сотворив вместе с народом образ легендарного героя, некоего очищенного и улучшенного Наполеона, Беранже уже не мог отказаться от него. Пусть этот эпический герой был далек от реальности. Он был дорог поэту, как плод народной и собственной фантазии. Он был нужен ему для борьбы с монархией Бурбонов.
Упоминания о «гиганте», противостоящем «мелюзге», уже встречаются в песнях Беранже, созданных в первые годы Реставрации. Но первая его песня, «Пятое мая», в которой легендарный герой встает во весь рост, была сложена после смерти узника Св. Елены.
В годы царствования Карла X Беранже удваивает свои удары в борьбе с феодальной реакцией и не раз обращается к наполеоновской легенде, к истории недавнего прошлого. Он вспоминает битву при Ватерлоо как событие, открывшее эпоху унижения Франции.
