В Москву я приехал 12 февраля, проводив вместе сестру мою, возвращавшуюся домой к матушке, а сам на другой же день явился в семейство Белкиных, помещавшееся в доме Федора Михайловича, на Малой Никитской. Приезд мой, кажется, их очень обрадовал, и все они встретили меня, почти как родного.
Так [как] я никогда не живал в Москве и кроме семейства Белкиных, Энгельгардт и Нахимовых никого не было мне знакомых в этом большом городе, то тетушка советовала мне отнестись в Москве к одному священнику, ее знакомому, брату бывшего в Калуге преосвященного Евлампия, кончившего и жизнь свою в Калуге, да еще дала мне письмо к Петру Хрисанфовичу Обольянинову, тогда бывшему в Москве губернск[им] предводителем [дворянства], генерал аншефу и андреевскому кавалеру. Прежде всего, я познакомился со священником Алексеем Ивановичем, старичком весьма умным и почтенным, при Новодевичьем монастыре. У него был свой небольшой домик недалеко от монастыря на Девичьем поле и он упросил меня остановиться у него. Видя его редкое добродушие, я согласился, хотя и очень далеко было от Никитской, где я должен быть всякий день, но добрая извозчицкая лошадь и сани баз затруднения меня доставляли туда и обратно. Чуждый всего церемонного и напыщенного, я представлялся всегда и везде так, как я есть, не нуждающийся ни в чьей зависимости и до сего времени даже и мою матушку не беспокоил ни малейшими требованиями. Мой маленький капитал, приобретенный трудом и потом, служил мне пособием во всех моих нуждах, а умеренная и неприхотливая жизнь была лучшим ручательством, что не буду просить ни у кого вспомоществования. Не знаю, как для других, а мне казалось всегда самым тяжелым делом попросить взаймы денег. Да и как же иначе. Ведь все мои надежды были только на свои силы и на те средства, которыми владею. От всего родительского маленького наследства я отказался в пользу моего небогатого семейства и без самой крайней нужды никогда не хотел их тревожить моею бедностью, так что они даже не знали, терплю ли я нужду, или нет, потому что я всегда был весел и виду никому не подавал, в чем я нуждаюсь.
На третий день по прибытии в Москву поехал я к Петру Хрисанфовичу Обольянинову и подал письмо от моей тетушки. Старик очень ласково меня принял и тотчас представил своей супруге Анне Александровне[115], бывшей в параличе, чудесной и добрейшей женщине, некогда славившейся своей красотой. Она была двоюродной теткой Варваре Михайловне и по письму моей тетушки знала, зачем я живу в Москве. Просила меня бывать у них как можно чаще, что я и исполнил. Бывший жених В[арвары] М[ихайловны] Ермолаев был ей двоюродный племянник, но за всем этим она меня полюбила, как самого близкого ей родного.
17 февраля был день именин Федора Михайловича и я решился после обеда с ним объясниться. Трудно мне было решиться приступить к этому, вовсе еще незнакомому дипломатическому объяснению, но откладывать было нельзя, потому что пора было и возвращаться домой, и срок моего отпуска уже сближался к концу, а при этом я еще заметил одного измайловского полковника Кильчицкого, тоже, кажется, посещавшего дом Ф[едора] М[ихайлови]ча с претензиею на сватовство. Итак, я приступил к разрешению моего дела. Улучив минуту, когда Ф[едор] М[ихайлович] был один, я подошел к нему и просил его объяснения со мною. Высказав свои чувства к его сестре, как мне указало сердце, я просил его узнать мысли Варвары Михайловны и матушки. Он просил меня побывать на другой день за ответом. Я тотчас уехал к моему добрейшему Алексею Ивановичу, с которым я в свободные часы столько имел отрадного утешения от его умной христианской беседы, поведав ему ощущения моего сердца.
На другой день в 10 часов утра я уже был там, куда меня призывало сердце. Федор Михайлович сказал мне, что весьма желал бы иметь меня своим семьянином и что сестра его находит меня человеком честным, которому решилась поручить себя на путь жизни, но матушка опасается отпустить свою дочь далеко от себя в Новгородскую губернию и не зная, какие я имею средства к существованию безбедной супружеской жизни, — это только служит препятствием. Тогда я сказал, что на мое новгородское именье я никогда не рассчитываю, а мои надежды только на то, что моя ближайшая по отцу родственница, которую все ваше семейство знает, убеждает меня оставить службу с таким условием, что она передаст мне свое Калужское имение, состоящее из 256 душ с готовым домом для жизни, следовательно, при таких данных, с помощью божьей и умением приняться за дело, наша жизнь уже при самом начале довольно обеспечена с материальной стороны. Федор Михайлович сказал, что он нисколько не сомневается в слове, данном моею тетушкою, просил меня отложить мои искания до августа месяца, тогда матушка Варвары Михайловны вместе будут в Колышове, увидятся с Авдотьей Петровной и решат дело. Такой отзыв мне показался хотя и благоприятным, но вместе и неокончательно решенным, а срок моего отпуска уже сближался. Я поблагодарил за все расположение, которым пользовался в семействе [Белкиных] так продолжительно, простился со всеми и на другой день уехал из Москвы[116].
После обручения моего с Варварой Михайловной мы полюбили друг друга так, что уже ничто и никто не мог нас разлучить. Это духовное соединение, взаимно и честно принятое без всяких видов корыстного преобладания, ручалось, что мы на пути нашей земной жизни будем счастливы, имея запас своих убеждений в одном и том роде, запас веры несомненной, что надеющиеся на волю божию и сохраняющие завет Христов не будут оставлены.
9-го марта купил подарки для моей невесты и матушки Анны Федоровны: В[арвару] М[ихайлов]ну подарил турецкою шалью в 2500 рублей, а матушку — шалью в 800 рублей.
11-го марта мы оставили Москву и 13-го воротились в Колышево благополучно. Свадьба наша была назначена в июле, и тетушка в Москве заказала для меня дормез у лучшего каретника в 3000 рубл [ей] асе [игнациями].
15-го марта я послал по команде свидетельство о болезни и просьбу об отсрочке отпуска.
20-го на почтовых уехал в Богородицкое, уже по последнему зимнему пути, так что в Юхнове через реку Угру едва мог переправиться на лодке — лед уже начинал трогаться.
21-го марта прибыл в Богородицкое, и все семейство уже воротилось из Москвы.
Этот год св. Христово воскресение было 26-го марта, и я имел удовольствие встретить этот радостный, торжественный, христианский праздник с тою, с которою богом обручен был на всю жизнь. С той минуты ничего не было сокровенного между нами. Хотя мы, иногда в спорах не уступали другу другу, но никогда не доходило до неудовольствия. Итак, прожив вместе под одною кровлею около 6 недель, мы поняли друг друга совершенно и расстались уже, как бы давно жили и думали одною мыслью. Она любила музыку и хорошо играла на фортепиано, имела расположение к чтению, но книг в семействе было мало, а потому мы чаще всего вдвоем гуляли в саду, и я рассказывал, что случалось мне видеть в моей жизни, и это дополняло, чего не доставало при чтении лучших авторов. Я любил читать, и был знаком с хорошими авторами; путешествия мои во всех частях света, с ранних лет, придавали рассказам моим много интересного.
