возможностей. Это заставляло его всё больше задумываться о местных жителях как о потенциальных рабах; практически ничего другого острова предложить не могли. С другой стороны, при переходе от маленьких, бедных, лежавших на отшибе островов к большому центральному острову, который он назвал Эспаньола, Колумб отмечал рост благосостояния и политической умудренности у встречаемых им людей.
Веспуччи также привел в большее соответствие свои представления и ожидания. Он прибыл в качестве крупного дельца, рассчитывая найти наивных торгашей, которые станут продавать ему жемчуг задешево, и людей, подобных тем, которых описывал Колумб, живущих как райские птицы и не знающих пороков. К моменту, когда он навсегда оставил Новый Свет, Веспуччи стал автором, которому нужна была хорошая история. Отсюда его увеличивающееся внимание к причудливым и сенсационным рассказам. Каннибализм продавался. У европейского читателя он вызывал сладкую жуть, которую было не страшно испытывать у домашнего очага. Эти места в текстах Веспуччи действовали на читателей гораздо сильнее, чем прочие его заметки. На всех гравюрах из ранних изданий его текстов есть сцены каннибализма с присутствием украшенных перьями тупи, беззаботно готовящих на костре человеческие тела.
Более того, в текстах наметился конфликт интересов. С одной стороны, ему хотелось представить аборигенов послушными, приятными в общении гражданами locus amoneus или добиться того, чтобы у читателя в голове возникали картины гуманистического толка из золотого века. Также от него требовалось следовать литературному представлению о «хорошем язычнике», предъявить нравственную модель, служащую упреком греховному христианству. С другой стороны, нужно было зарабатывать деньги. Опыт Колумба показывал, что порабощение аборигенов было единственным способом этого добиться. О том же свидетельствовал собственный опыт Веспуччи в качестве наемного работника у Джианотто Берарди (стр. 74–85). По уже знакомым нам причинам предполагаемым жертвам порабощения требовалось приписать преступления против естественного закона. Такие преступления выводили их из-под защиты закона и легитимировали в качестве мишеней для принуждения и насилия.
И я продолжаю настаивать, что Веспуччи так никогда и не освободился от представлений, навязанных ему его же кругом чтения. Зависимость от литературных источников не означает, что его отчеты не соответствовали реальным наблюдениям – просто он выбирал из них нужные. Большинство наблюдателей при переносе на бумагу увиденного пользуются литературными приемами – построение фразы, художественные образы и интеллектуальный блеск – взятыми из ранее прочитанных ими книг. Наиболее литературным (и с явным намерением произвести впечатление) из всех его пассажей об аборигенах является эпизод, местом действия для которого Веспуччи определяет деревню на «острове гигантов», расположенную в 15-ти лигах от побережья. Этот образ позаимствован, вероятно, у Данте, хотя он достаточно общий для рыцарских романов позднего Средневековья. Как мы видели (стр. 150–152), многие предтечи Дон Кихота отправляются в море, дабы в сражениях с гигантами завоевать островное королевство, что в развязке обычно сочетается с женитьбой на принцессе. Когда Мандевилль поместил свой мешок с чудесами на островах в океане восточнее Китая, земля гигантов представлялась читателю наименее сказочной – если сравнивать с островом василисков с изумрудными глазами или островитянками, которые радовались гибели собственных детей. Гиганты Веспуччи не сильно отличаются от гигантов Мандевилля. Они обнаженные, если не считать звериных шкур; едят сырое мясо и пьют молоко. У них нет жилищ. «Они предпочтут человечье мясо любому другому». Они без раздумий захватят и убьют любого, кто опрометчиво высадится на их берег [311].
Веспуччи скомпоновал все эти традиционные представления в одно блюдо и включил в свой отчет. Гигантские женщины, как он пишет, напоминали Пентесилею и людей Антеев (стр. 142–143). Женщины принимали исследователей со скромностью или робостью, но одна из них «явно, – добавляет Веспуччи, – более свободная в своих поступках дама», – пригласила их подкрепиться. Первым намерением визитеров было украсть парочку диковинных женщин «в качестве подарка нашему королю», но прибытие группы гигантов-мужчин заставило их отказаться от этой идеи. Последовал цивилизованный обмен любезностями: «Мы показали им знаками, что мы мирные люди и путешествуем, чтобы повидать мир». Хотя гиганты были плодом литературной фантазии, рассказ показывает, что традиционные темы балансируют на границе выдуманного и реального опыта, ибо следующие исследователи Атлантического побережья Южной Африки продолжали веками искать встречи с гигантами Веспуччи. Дело кончилось тем, что Патагония получила название, которое буквально означает «Земля большеногих», и ее туземные жители, не будучи слишком уж высокими, постоянно принимались европейскими визитерами за мифических гигантов.
В свое второе путешествие Америго, по его словам, ближе познакомился с туземцами. В течение 27-ми дней, по его словам, «он ел и спал с ними» и «стремился изо всех сил понять, как они живут и каковы их обычаи». Во многих отношениях опыт подтвердил впечатления от его предыдущего посещения этого региона, правда, более северной его части. Они были, по его словам, обнаженными, хорошо сложенными каннибалами. Их презрение к «цивилизованным» товарам продолжало создавать впечатление невинности, которой не коснулся корень зла. «У них не было частной собственности, ибо всё было общим»; они «ничего не ценили, ни золото, ни серебро, ни какие-то другие драгоценные предметы, но только вещи из перьев и кости». Споры по поводу этих утверждений лишь еще более усилили недоверие к текстам Веспуччи. Он ответил на сомнения, добавив интересные детали на тему о презрении туземцев к золоту и серебру. Скептики отмечали, например, что он упоминал о покупке рабов у туземцев, которые должны были по этой причине иметь некоторые коммерческие наклонности. Но в этом не было противоречия, возражал Америго. «Отвечая, – начал он, – я сожалею о бесполезной трате времени, бумаги и чернил» [312]. Покупатели, объяснял он, платили за каждого раба «маленькой деревянной расческой или зеркальцем стоимостью четыре фартинга» и затем уже туземцы «не расстались бы с такой расческой или зеркальцем ни за какое золото мира». Их образ жизни, настаивал он, «более эпикурейский, нежели стоический или академический». Их единственным богатством были личные украшения, нужные им для игр и войны, при изготовлении которых они использовали «перья, рыбные кости и другие подобные предметы». Что касается драгоценностей, вспоминал Веспуччи несколькими годами позже, то исследователи за жемчужины, имевшие в Кастилии стоимость 15.000 дукатов, платили в пересчете менее четырех дукатов. Веспуччи сам выменял жемчужину стоимостью 1000 дукатов за один ястребиный бубенец. Простодушный продавец, «завладев бубенцом, тотчас вставил его в свой рот и отправился в лес; больше я его не видел». Америго также порассуждал о том, почему аборигены, не имеющие очевидных политических или экономических мотивов, ввязываются в войны. «Думаю, они делают это, чтобы поедать друг друга» [313].
Из новых наблюдений Америго некоторые довольно любопытны и не носят морального подтекста. Вероятно, от Перу Ваш де Каминья пришло понимание значимости
