«Да Витя я твой дед»!..
Оказалось, что сообщение о расстреле относилось к однофамильцу, а сам Яков Васильевич после войны не сумел отыскать никого из семьи, потому что кто-то из детей погиб, остальные разъехались из Усть-Каменогорска в другие города. Он второй раз женился и осел под Анапой. Его дочь Нелли, которая приходилась мне тётей, была едва старше меня.
Я побывал у него под Анапой. Дедушка был стар и крепок, даже продолжал немного столярничать.
Приезжал и он к нам на Потылиху, когда возвращался из Усть-Каменогорска, куда его приглашали по случаю каких-то советских празднеств. Не сообщив время приезда, он позвонил прямо в дверь. Приземистый, худой, голубоглазый. Рядом с ним стоял чемодан, который я еле внёс в квартиру, удивляясь, как дед его таскает.
По нашей просьбе Яков Васильевич написал ещё пару тетрадок воспоминаний, тем более что увиденное в Усть-Каменогорске его возмутило.
– Там совсем не те считаются борцами за советскую власть, кто на самом деле её создавал. Мне просто противно стало!..
Насколько один мой дедушка был еврейским, настолько этот был русским, но оба участвовали в революционном движении, оба были активными сторонниками создания страны Советов. Один – насмотревшись притеснений евреев, другой – насмотревшись страданий бедноты. Долгое время я мечтал написать роман «Два деда», но мало ли какие романы я собирался написать. Видимо, мой Луч неприметно корректировал планы.
Непросто мне писать о первом браке. Хорошо помню, насколько это всё было по-настоящему, по большому счёту, на всю жизнь. Но вместе с тем отчётливо понимаю сейчас, насколько мне ещё не хватало знания жизни, самого себя и ещё чего-то неформулируемого, чтобы так оно и произошло – на всю жизнь. Не только мне не хватало. Чего-то не было вообще. Но как об этом заранее догадаться?.. Тогда всё выглядело просто замечательно.
Таня Зиновьева – красивая, весёлая, энергичная, умная, музыкальная. С ней было интересно общаться, любить её казалось мне всё естественнее – после того как между нами сверкнула и начала постепенно разгораться та искра взаимности, которую умеет высечь природа из первоначальной дружеской расположенности.
С некоторой условностью нашу пару можно считать целинной: мы вместе работали в целинном отряде после второго курса, но только на обратном пути в Москву обратили особое внимание друг на друга.
Два с половиной года мы сближались друг с другом всё теснее, и стало ясно, что влюблённость наша переросла в то, что называют любовью. На четвёртом курсе наши отношения естественным образом перешли в подготовку к свадьбе, и после сдачи зимней сессии мы поженились. На свадьбе, кроме родственников, было много целинников во главе с самим Женей Отачкиным, так что озорное студенческое веселье победило все попытки устроить чинную «свадьбу как надо».
О самом главном «как надо» знали только мы двое – о том, что мы были первыми друг для друга.
Ещё до свадьбы обнаружилось наличие некоего социального мезальянса. Оказалось, что Танин отец – директор крупного проектного института (как тогда говорили: номенклатурный работник). Мне это было как-то не по нутру, но ведь не на самом начальнике я женился. Его тоже не радовало наличие заключённого отца у грядущего зятя, но они с женой очень любили Таню, младшую из трёх дочерей, и кое-как смирились с этим фактом.
Нам выделили комнату в большой трёхкомнатной квартире Зиновьевых на улице с многообещающим названием Фортунатовская (на самом деле Фортуна тут не при чём, улица названа в честь инженера-строителя). Это было большое благо по тем временам. Так я стал «приймаком», как называли когда-то мужа, поселившегося в семье жены. Две другие дочери уже были обеспечены жилплощадью, младшую родители отпускать не хотели.
Одиннадцатого декабря 1968 года произошло вечное человеческое чудо: появилась на свет Аня, Анюта, Анечка. Этим чудом началась непрерывная цепочка чудес – участие в её освоении мира. Я стал читать книжки о младенцах – все, какие удавалось раздобыть. Тогда это было непросто: литература о семейном воспитании выходила очень редко и сразу становилась страшным дефицитом. Но главная книга была передо мной – наша дочка.
Анюта (я долго называл её «Анка») стала первым моим проводником в начальный период человеческой жизни. До этого похожую роль играли для меня младшие братья, но с ними я ещё не был способен на такое углублённое путешествие. Анюта оказалась и первым слушателем вариаций на тему «Волшебного возка»129. Да, сколько всего первого у твоего первого ребёнка…
Боже, каким я был самоуверенным! Думал, что всё можно прочитать у других или придумать самому, искал концептуальные подходы и старался последовательно применять их. Хотя я вёл что-то вроде родительского дневника, но делал это изредка, записывая преимущественно те ситуации, которые мог довести до некоторой идеи или увидеть в них выразительный образ. Гораздо чаще, чем присматриваться и вникать, я пробовал и экспериментировал.
Слишком не нравилось мне то обращение с детьми, к которому привыкло большинство окружающих. Ребёнок мне представлялся равноправным взрослому существом, у которого просто более ограниченные возможности, и наше дело – помогать ему идти по жизни (отсюда «педагогика»: ведение ребёнка), пока ему нужна наша помощь. Тогда я ещё не понимал, что всё гораздо глубже, что в чём-то ребёнок превосходит взрослого, что у малыша многому можно научиться. Не понимал, хотя всё-таки незаметно учился.
Позже, когда из представлений о педагогике раннего возраста у меня стала складываться книга, я назвал её «Педагогика первого года». «Первый год» фигурировал в двух смыслах: как начальный период жизни ребёнка и как время приобретения первого родительского опыта. Такой первый год моей отцовской практики пришёлся на последний год учёбы в МГУ.
Мог ли я представить, что эта самая Анечка, обзаведясь двумя собственными дочками, примет активное участие в создании нового варианта посвящённой ей книги?..
Первый год жизни первого ребёнка – время неповторимое. Именно тогда определяешься: активную или пассивную роль ты будешь играть в воспитании своего ребёнка. Если не находишь достаточно времени и внимания для него – значит лишишься удивительных находок и открытий. Надо лишь дорасти до ребёнка и расти вместе с ним.
Из этого первого года легко выйти полным уверенного самомнения. Считая, что ты уже понял, как обращаться с ребёнком, считая себя уже специалистом. На самом деле, воспитание оказывается долгой, многолетней борьбой родителей за право называться отцом и матерью.
Так что выйти из первого года – это как выйти из первого класса, зная, что впереди ещё многие годы учёбы. Учёбы у того маленького учителя, который самим своим возрастом переводит тебя из класса в класс. И у возможных в дальнейшем новых детей-учителей (добавлю я сейчас, хотя тогда об этом ещё не думалось).
Увы, тогда, во время своей практической «педагогики первого года», я тоже был полон самомнения и уверенности в том, что понимаю главные вещи, а о второстепенных технических подробностях семейной жизни прочту в книгах. Из-за этой самоуверенности я делал много ошибок. Самой главной из них было чрезмерная сосредоточенность на тех принципах воспитания, которых я придерживался в данный период. Принципы воспитания приходят и уходят. Сами по себе они никогда не заменят любовь и внимание к ребёнку, душевную открытость ему.
МГУ, как и прочие крупные вузы, обеспечивал своим студентам возможность во время учёбы пройти военную подготовку и получить звание лейтенанта запаса. От обязательной службы выпускник освобождался, хотя это не исключало возможности его призыва в дальнейшем – но уже в качестве офицера и не на три года, а на один.
Военной подготовкой в университете занималась специальная кафедра, на которой стиль преподавания заметно отличался от других дисциплин. Изречения преподавателей ходили среди студентов как непревзойдённые образцы анекдотического юмора.
Преподаватели кафедры, каждый в меру своего рвения, требовали от нас послушания, важнейшей добродетели, к которой их приучили в армии. Мы должны были приходить на занятия в галстуках¸ чисто выбритыми (некоторых, особо чернявых, упрекали за вчерашнее бритье). Что же касается самих предметов обучения, они для нас были довольно игрушечными после диффуров и матанализа.
Самым значительным событием, связанным с военной подготовкой, была поездка месяца на полтора в армейскую часть, где нам полагалось пройти строевую подготовку и стажировку по специальности, принять присягу. Нашему курсу выпало «служить» в Архангельске. Это была не регулярная часть, а что-то вроде пересылки, где пересекались разные потоки рядовых. Одним из ручейков оказался наш взвод.
