После 5 сентября я ежедневно бывала у Якиров. Там собралась большая семья. К Сарре Лазаревне из Свердловска приехала родная сестра Миля с двумя мальчиками-подростками. Ее муж, командующий Уральским военным округом Гарькавый, был арестован в начале 1937 года и покончил жизнь самоубийством в тюрьме (он разбил голову о стенку камеры). Жена Гарькавого не была ссыльной, но впоследствии и она оказалась в тюрьме. Из Одессы приехал и их отец — чудесный, добрый, умный скрипач Лазарь Ортенберг, ему тогда было уже за семьдесят. Когда нас отправляли этапом из Астрахани в лагерь, он нашел наш поезд и вагон. Мы увидели его в окно. Старик шел с трудом, опираясь на палку, и смотрел на нас скорбными глазами. Когда поезд тронулся, он бросил палку, сколько мог бежал за поездом (откуда только взялись силы) и, сняв шапку, несмотря на мороз, прощался с нами.
Я сроднилась с этой семьей, вместе было легче переживать наше великое горе. Сестры старались меня обнадежить, обе убеждены были, что Н. И. не расстреляют: «Рука не поднимется!» Только мудрый и трезвомыслящий старик Ортенберг считал, что надо готовиться к худшему.
В те дни я еще ближе узнала Петю Якира. Бесстрашный и неукротимый, прямолинейный и способный — эти черты мальчик унаследовал от своего отца. Будоражащие душу события на всю жизнь наложили печать на его неугомонную, мятежную натуру. Возбужденный трагическим временем, Петя всю свою энергию стремился воплотить в действия, в добрые дела. Он ухитрился сохранить дорогие ему фотографии отца: забрался на чердак, под крышу дома, где они жили, и надежно спрятал эти фотографии. Постоянно он крутился возле тюрьмы, пытаясь сообщить арестованным матерям о детях. Петю всегда отгоняли от забора тюремного двора, где во время прогулки можно было видеть заключенных через щели в ограде. Он часами простаивал возле тюрьмы, и это было замечено тюремщиками. Наконец ему удалось проникнуть в жилой дом, расположенный напротив тюрьмы, и с разрешения жильцов пройти в одну из квартир. Расчет был точный: расположение камеры, где сидели арестованные матери, Петя узнал заранее. Войдя в квартиру, он долго стоял у открытого окна или, возможно, на балконе (точно не помню) с прикрепленным к груди листом бумаги, на котором было крупными буквами написано: «Мамы, не волнуйтесь, детям хорошо, они в астраханском детском приемнике…» «Козырек», или, как называли его еще, «намордник», — деревянный щит на тюремном окне — был не столь высок, и матери, увидевшие Петю, были взволнованы до слез и поражены его находчивостью. Каждый день он бегал в детский приемник, чтобы повидать дочерей Уборевича, Гамарника, Тухачевского и других, старался принести им что-нибудь вкусное. Сарра Лазаревна рассказывала, что он перетаскал туда все варенье, привезенное дедушкой из Одессы. К детям Петю не пускали, и он переговаривался с ними через окно. Его сверстников лишили не только отцов, но и матерей, содержали в детприемнике взаперти, как в тюрьме. Несправедливость мальчик усматривал не только в этой жестокости, но и в том, что сам он оставался жить в семье, со своей матерью, и свободно бегал по Астрахани, в то время как остальные дети были и этого лишены: «Ах, как несправедливо, как несправедливо, — сказал мне однажды Петя, когда я вместе с ним подходила к детприемнику. — Я живу с мамой, а у моих товарищей матери отобраны!» Бедняга, тогда он еще не знал, что ждет его в самом ближайшем будущем.
Первого сентября Петя пошел в астраханскую школу и, несмотря на свою страшную для тех дней биографию, быстро завоевал авторитет товарищей. Однажды вместе с мальчишками-школьниками он подошел к детскому приемнику. Кто-то из догадливых школьников, чтобы дать знать детям, что пришел Петя, бросил в окно не то камень, не то комок грязи. Стекло разбилось, мальчики, испугавшись, разбежались, а Петя остался один. Воспитательница детского приемника подошла к нему, чтобы узнать, кто разбил окно. Не желая впутывать в эту историю новых друзей, он принял вину на себя. Как только женщина узнала Петину фамилию, она сразу же сказала:
— Все понятно, раз ты Якир, значит, ты террорист, я стояла возле окна, а ты хотел меня убить.
И Петю отправили в НКВД.
Придя под вечер к Якирам, я застала Сарру Лазаревну в страшном смятении — мальчик до сих пор не вернулся из школы. Дедушка и тетка волновались не меньше, но старались успокоить мать. Мы — я и Слава, которого я застала у Якиров, — разыскивали Петю по городу, но наши поиски не увенчались успехом. Мы возвратились в двенадцатом часу ночи, а вслед за нами явился и Петя. Он рассказал, что его задержали в милиции и требовали подписать протокол, где было сказано, что он настроен против советской власти. «А я ответил им, — рассказывал Петя, — что я вовсе не против советской власти, но я не согласен с ее некоторыми мероприятиями: например, я против того, чтобы детей отбирали у матерей». Про остальные «мероприятия» мальчик умолчал, а возможно, просто не счел нужным повторять сказанное при матери, чтобы не волновать ее. С мальчишеской гордостью рассказывал он, что подписал протокол допроса. Тогда он еще не понимал, что тем допросом был заложен первый кирпичик в фундамент его бесконечных тюремных мытарств. И всей его последующей драматической и страдальческой жизни. Таким был четырнадцатилетний Петя Якир.
В первые дни после ареста большинства жен я жила в напряженном ожидании. В конце концов относительно успокоилась, решив, что неспроста нас обошли своим «вниманием»: жене Якира заплатили за фиктивное отречение, а меня не арестовали потому, что пощадили мою молодость (ах, как я еще хорошо о нем думала). Навалившееся бремя забот также отвлекало от непрерывного ожидания ареста. Надо было искать работу и квартиру — хозяин все напоминал и напоминал, чтобы я от него съехала. В связи с поисками квартиры как-то произошел забавный казус: старушка соседка посоветовала мне съездить на окраину Астрахани со смешным названием «Черепаха» — там можно было якобы без труда снять комнату. Она объяснила, как туда добираться: ехать на трамвае до остановки «Фридрендис». В трамвае я спросила у одного из пассажиров, не скажет ли он, когда будет эта остановка. Он посмотрел на меня с раздраженным изумлением и ответил: «Что это за Фридрендис! Был Фридрих Энгельс, должно быть, вы не знаете, кто он, этот ваш Фридрендис. Культура, ничего не скажешь! А на вид интеллигентная девушка. Через три остановки сойдете на улице имени Фридриха Энгельса». Я была смущена, но не было смысла пускаться в объяснения.
Поиски комнаты на улице Фридриха Энгельса тоже не увенчались успехом. Как только объясняла, кто я (скрывать не считала себя вправе, а НКВД уже не помогало), — получала отказ.
