сказал японский врач, — но он все еще не успокоился.
Зиберт встал на колено и наклонился над обезображенным лицом Зорге.
— Дорогой Зорге, — сказал он, — это я, Зиберт.
— Зиберт, — клокочуще ответил Зорге и попытался приподняться, но не смог. Его заплывшие глаза смотрели требовательно на писателя. Он попытался приподнять руку, но она бессильно опустилась на грудь.
Зиберт понял. Он полез в нагрудный карман Зорге и достал оттуда пачку бумаг.
— Да, — пробормотал Зорге из последних сил и добавил еле слышно: — Сжечь.
— Можете на меня положиться, дорогой Зорге.
— Хорошо, — выдавил Рихард, — хорошо. — И потерял сознание.
Шпионаж не имеет ничего общего с романтикой. Опасных, но в то же время и прекрасных приключений в действительности тут нет. Ремесло это холодное и будничное, требует больше выдержки, нежели безрассудства и ухарства.
Большинство из так называемых мемуаров разведчиков — на самом деле не более как убогая фантазия их авторов. Особенно сомнительна завеса тайны, которой обычно окутаны женщины-шпионки.
Шпионаж, как и войны, — удел мужчин. Даже Зорге, который очень любил женщин, не хотел, чтобы они прикасались своими нежными пальчиками к его шпионским делам. Их можно было, как считал он, использовать в качестве связников — для передачи материалов, но не больше.
Роль женщин в истории шпионажа сильно преувеличена. Виною этому не в последнюю очередь послужили так называемые документальные повести и кинофильмы, создатели которых, очевидно, полагали, что вид полуодетых женщин обычно развязывает языки и что вот тут-то и начинается выбалтывание государственных и иных секретов.
В результате Мата Хари, игравшая, как шпионка, третьестепенную роль, если не бывшая вообще нулем в тайных делах, стала героиней толстых книг и нашумевших кинофильмов. На самом деле она была глупой и тщеславной третьеразрядной актрисой. Английский автор Ньюмен, знаток шпионажа, называет ее «жертвой немецкого метода экономии», поскольку сотрудники немецкой разведки списывали расходы за свои любовные развлечения за счет агентурной деятельности.
Мадемуазель доктор, легендарная немецкая шпионка времен Первой мировой войны, тоже восхваляется незаслуженно и искаженно изображается: ее необычные «приключения» в действительности — не более чем плод творческого воображения авторов. Настоящую Мадемуазель доктор звали Элизабет Шагмюллер, и она была очень деятельной личностью, но не как шпионка, а как инструктор и преподаватель шпионского ремесла.
Пресловутая Кошка, которую прозвали Мата Хари Второй мировой войны, хотя и занималась активно шпионскими делами, но была скорее прожженной, беззастенчивой и весьма тщеславной проституткой, а не видной разведчицей.
Знаменитая Одетта, на которой после войны женился Питер Черчилль, однофамилец британского премьер-министра, и которая изображается во многих книгах и кинофильмах как знаменитая разведчица, на самом деле не более чем неплохой организатор агентурной сети — и только.
Зорге знал точно, почему не мог доверять женщинам в своей разведывательной деятельности.
Когда Рихард Зорге был сшит под наркозом, перевязан и с трудом пришел в себя, то первым делом удивленно огляделся и попытался заговорить.
— Что это за бардак? — были его первые слова.
Он находился в американском госпитале Святого Люка. Врачи искусно собрали его по кусочкам. Вокруг носа и рта были наложены толстые повязки. Его левая рука висела на треугольной перевязи. Когда он попытался заговорить, острая боль пронзила его голову и отдалась в затылке.
— Пожалуйста, не говорите, — раздался нежный голос рядом с ним.
Зорге, взгляд которого упирался только в покрытый лаком белый потолок и голую белую стену, попытался хоть немного повернуть голову. Это движение сразу болезненно отдалось по всему телу. Собрав все силы, он, несмотря на боль, все же повернул голову в сторону, где прозвучал голос.
Женщина, сидевшая около его кровати, оказалась не такой, как он себе представлял. Это была японка с добрым, озабоченным лицом. Рихард стал постепенно вспоминать, что уже видел это лицо, когда несколько месяцев тому назад очнулся от кошмарного сна после трехдневного рождественского загула у папы Кетеля в «Рейнгольде».
— Митико, — произнес он слабым голосом.
Она улыбнулась, и в улыбке ее отразилось счастье.
— Пожалуйста, не говорите, — произнесла она быстро и отчетливо по-немецки. Чувствовалось, что эту фразу Митико долго заучивала.
— Что случилось? — спросил Зорге.
Она ответила уже по-японски короткими предложениями:
— Большая авария — четыре дня назад — здесь американский госпиталь — вы очень, очень больны. — И снова повторила по-немецки: — Пожалуйста, не говорите.
— Кто здесь был, Митико?
— Господин Зиберт, он приходит каждый день. И женщина из посольства по нескольку раз на день.
— А кто еще? — спросил Зорге с внутренним напряжением, ожидая услышать: полиция.
Но Митико положила свои прохладные мягкие руки ему на лоб и добавила:
— Более никто. Вас хотели навестить многие друзья, но врач сказал всем: позже!
— Хорошо, — произнес Зорге, как бы сбросив с себя тяжкий груз.
У него не хватило сил повернуть голову, и он еще раз посмотрел на Митико. Затем закрыл глаза и впал в беспамятство.
Прошло еще несколько дней, пока его мозг снова начал нормально функционировать. Постепенно Рихард стал воспринимать происходившее вокруг него. Но сил было еще мало.
Митико всегда находилась на месте, когда он открывал глаза. Она лопотала немногие заученные ею слова по-немецки:
— Не говорите — лежите спокойно — спите!
Она оберегала его нежно и бережно, не допуская к нему никого, кроме американского врача и дежурной сестры.
— Как ты сюда попала? — спросил Зорге.
— Не спрашивайте, — ответила она тут же. — Спите.
— Я хочу знать, как ты сюда попала? — упрямо повторил он. Когда же она попыталась уйти от ответа, Рихард с усилием добавил: — Ко всем чертям! Я же не маленький ребенок. Отвечай, раз я тебя спрашиваю.
— Я пришла сюда сама, — ответила она. — Им был нужен человек, который был бы постоянно с вами. Вот я и пришла.
