Это восточное путешествие было по тем временам подвигом, а его заметки о нем — не меньшим подвигом. Первые части книги (Германия и Италия) состоят из отдельных описаний, букета впечатлений от двух стран, с которыми он был знаком раньше. Современный читатель обратит особое внимание на гениальные картины немецких городов. «У каждого города, — пишет он — от вечного Рима до нашего могильного тихого Сорё, есть свой характер, с которым можно познакомиться, даже привыкнуть». Его искусство заключалось как раз в том, чтобы дать возможность читателю почувствовать этот характер. То или иное, казалось бы, незначительное наблюдение, случайное рассуждение открывает перспективу и как по волшебству соединяет улицы, дома, людей и историю в целую картину души города: почтенный, старый и в то же время современный Нюрнберг… Мюнхен, где есть что-то и от юга, и от севера, этот беспокойно растущий город на пологих берегах реки Изар, которая шумит и бурлит, словно говоря: «Дальше! В путь! В путь!»… или Инсбрук с его пестрой народной жизнью, запертой внутри зловещих гор, похожих на грозовые тучи. Именно в этой части «Базара» помещено знаменитое описание первой железнодорожной поездки писателя. Рассказ светится восторгом, который Андерсен испытывал от этого чуда новой техники. Современную поэзию дороги, пишет он, можно найти в быстрых, удобных железнодорожных вагонах, а не в тесных, битком набитых дилижансах.
Однако ему пришлось воспользоваться сим старинным способом передвижения по пути дальше на юг. Из Инсбрука он выехал вечером по пустынной проселочной дороге через Бреннерский перевал. «Следы колес шли вплотную к глубокой, отвесной пропасти, где нет никакого ограждения, ничего, кроме встречающихся изредка могучих елей, которые цепляются своими длинными корнями за откос; при свете луны пропасть кажется бездонной; какая тишина! слышны лишь звуки журчащего ручья; мы не встретили ни одного путника, ни одна птица не пролетела мимо; и скоро так похолодало, что стекла повозки разукрасились морозными цветами, и мы видели только лунный свет, разбивающийся о края цветов».
В следующих главах дается ряд картин дальнейшего путешествия по Италии. К числу самых красивых относится вечерняя прогулка по проселочной дороге через Апеннины, где снова впечатляюще описаны покой и тишина в природе. Однако самая знаменитая глава посвящена поездке на веттурино[43] из Флоренции в Рим, это лучшая часть книги. Читая ее, до мозга костей чувствуешь, каково было путешествовать по Тоскане в те времена: тряская езда по плохим дорогам, грязь на постоялых дворах, нашествие мух и комаров, удивительная смесь порока и красоты в маленьких городах. В Отриколи казалось, что улицы «мостили во время землетрясения; на постоялом дворе было такое изобилие грязи, что я предпочел ужинать в хлеву, чем в этих засаленных комнатах, там по крайней мере запах был естественный. Зато виды были бесподобно прекрасны; выступали сине-зеленые горы, расстилались глубокие и плодородные долины. Красота и грязь — да, верно говорят, что в мире нет совершенства, но поистине здесь совершенно и то и другое». Остроту рассказу прибавляет портрет невыносимого английского туриста, эдакого самоуверенного и невоспитанного чудовища, который всегда занимал лучшее место в дилижансе и за столом хватал лучшие куски, был со всеми груб и всем недоволен, от обслуживания на постоялых дворах до водопадов Терни, — как раз подходящий тип, чтобы вдохновить всегда живую фантазию Андерсена. Насколько правдива история о нем, судить невозможно, но, надо думать, это не сплошная выдумка.
Можно простить автору, что главы о Риме и Неаполе кажутся немного блеклыми после этого фейерверка — и после «Импровизатора», где он нарисовал оба этих города и пейзажи вокруг них столь незабываемо, что каждое новое описание кажется лишь слабым повторением, вторым сортом его впечатлений от этих мест.
Но, начиная с Неаполя, все было новым для него и для читателей, и отсюда «Базар» становится связным описанием путешествия, которое начинается с переезда по морю, а потом разворачивается в широкую панораму юго-восточной Европы. Как уже рассказывалось выше, он плыл на французском пароходе восточной линии — уникуме современного комфорта, как ему казалось, — через Мессинский пролив на Мальту и дальше в Пирей. Это было паломничество в неведомое, и он жадно вбирал впечатления своими необыкновенно чуткими органами чувств. Он впитывал все: вид гор Неаполитанского залива, которые поднимались из моря, словно окаменелые массы пены, вулкан Стромболи, выплевывающий ракеты огня, величественный снежный конус Этны, который словно парил над облаками, сушей и морем, сожженную солнцем Мальту и парусную прогулку оттуда по необыкновенному Средиземному морю, спокойному, ослепительно синему, «словно кусок бархата, растянутый по земному шару». Когда Мальта исчезла за горизонтом, белый массив Этны еще долго виднелся в ясном мартовском воздухе на северо-западе, а далеко на северо-востоке писатель своим необычно зорким зрением различал снежные вершины Пелопоннеса.
Андерсеновское описание этого морского путешествия — настоящая магия языка. Читателя затягивают впечатления, ослепляют солнце и краски. Читая, чувствуешь, будто сам проплыл по бескрайнему, открытому Средиземноморью, даже если никогда не пересекал Альпы.
Конечно, среди пассажиров были замечательные и интересные люди, в том числе благородно-сдержанный перс в зеленом кафтане и белом тюрбане. Однажды вечером они оказались рядом на палубе. Они не могли завязать беседу, но наконец Андерсен заговорил по-древнееврейски; он учил этот язык в школе и, припомнив первые строчки Книги Бытия, процитировал их с датским произношением, а перс, вероятно решив, что это английский или французский язык, улыбнулся, кивнул и ответил единственной европейской фразой, которую знал: «Yes, sir, verily, verily»[44]. На этом разговор окончился.
Рано утром пароход бросил якорь в бухте Пирея. Андерсен прибыл в Грецию. Это была страна, разоренная войнами. Еще не прошло и десяти лет после окончания кровавой освободительной борьбы против турок, и страну раздирали внутренние усобицы, экономические трудности и моральное разложение. Для Андерсена характерно, что он умудрился провести месяц в Афинах, новой столице, вращаясь в дипломатических и придворных кругах, но, кажется, так и не услышал более подробно о чудовищных трудностях, с которыми сталкивалось молодое государство, и о том, что делали король и правительство для их преодоления. Подобные вещи его не интересовали. Несколько живописных рассказов о выступлениях молодого короля при разных обстоятельствах, несколько слов о том, что королевская чета, безусловно, пользуется уважением и популярностью и что, должно быть, тяжело носить корону в этой стране — вот и все, что писатель рассказывает о жизненно важных проблемах молодой Греции.
