В результате прорыва немецких войск через Перекопский перешеек в 1941 году советские войска оказались расчленены на две группировки; одна из них отступала в сторону Севастополя, а другая – в сторону Керчи. Не было никаких сомнений, что подобная ситуация может повториться и на этот раз. Русские использовали Керчь как перевалочный пункт для дальнейшего отступления. Поэтому мы и выбрали Воронцовку, которая лежала немного к юго-западу от перешейка. Мы могли отступать в южном направлении или в сторону моря и в конечном итоге добраться до Севастополя.
В подобных ситуациях не могли помочь ни правила, регламентировавшие обращения с ранеными, ни инструкции начальника медицинской службы корпуса, во время отступления было не до хирургии.
В течение последующих двух недель продолжали прибывать некоторые новые подкрепления. Линия фронта вдоль Татарского вала вновь стабилизировалась, и во время затишья повседневная жизнь пошла своим чередом. Однако войска больше не чувствовали себя в относительной безопасности, как это было летом на Таманском полуострове. Где-то за линией горизонта притаилась постоянная угроза.
Даже во время затишья у медицинской роты было множество забот. В подобные периоды на роту было возложено не менее 19 различных поручений.
Самой главной заботой был полевой хирургический госпиталь, имевший двадцать коек для серьезно раненных, а также отдельную палату с 40 койками для легко раненных или же просто больных. На нашем попечении находились также два стоматологических кабинета, четыре химические лаборатории (они должны были использоваться в случае химической атаки), диспансер, наблюдательная палата для больных с нарушениями психики или же совершивших самострелы, а также мобильное подразделение, которое должно было обслуживать больных прямо в войсках.
Мы должны были снабжать всем необходимым медицинский персонал передовых постов, откуда раненых забирали машины скорой помощи и доставляли к нам. Кроме того, нашей роте иногда приходилось выделять людей для других заданий, например выносить раненых с поля боя. Надо сказать, что потери среди санитаров были даже выше, чем у солдат пехотных подразделений; вполне понятно, что раненых приходится вытаскивать с тех участков, где шли наиболее ожесточенные бои. Когда одного из наших капралов направляли в качестве санитара на передовую линию, он всегда очень быстро возвращался к нам обратно, но уже в качестве раненого. Люди крайне неохотно принимали подобные назначения.
Помимо всех этих обязанностей, мы должны были еще оказывать помощь ветеринарной роте, ремонтной роте, личному составу бронепоезда, а также грузинскому добровольческому батальону.
Один из наших офицеров был ответственным за медицинское обслуживание примерно 3 тысяч лиц из числа местного гражданского населения; он получил прозвище Списочный Доктор. За эту зону также нес ответственность боевой командир, который должен был обеспечить сохранность созданных здесь оборонительных сооружений. Затем мы вынуждены были взять под охрану знаменитый мост через Четарлык, находившийся как раз к югу от Ишуни. Наш сержант, заведовавший конюшней, проводил почти все свое время во внутренних районах перешейка, заготавливая исключительно хороший корм для лошадей. Зона ответственности нашей роты охватывала территорию с радиусом более 20 километров.
Когда русским не удалось внезапным броском прорваться через Перекоп, они обошли Крым стороной, и вскоре, впервые за долгое время, их наступление было остановлено на Днепре. В течение всего одного года Красной армии удалось отвоевать почти все те территории, которые немецкая армия захватила в ходе летних кампаний 1941-го и 1942 годов; линия фронта стремительно приближалась к нашим собственным границам. Чувство безопасности, которое основывалось на том, что у нас в запасе были огромные пространства завоеванных земель, постепенно исчезало; постепенно исчезало также и чувство превосходства, которое в течение долгого времени было присуще немецкому солдату. Бумеранг возвращался.
Все это сказалось на психологическом состоянии войск, сражавшихся на Восточном фронте. Когда армия терпит одно поражение за другим, ее моральный дух постепенно слабеет. Но успех русских имел и еще одно последствие. Совершенно была забыта причина, по которой начиналась эта война, борьба приобрела совершенно другой смысл, и теперь уже ничто не могло его изменить. Красная армия упорно продвигалась все дальше и дальше на запад, и никто не мог с уверенностью сказать, где она теперь остановится. Теперь не оставалось никаких сомнений, что из-за политических просчетов война на востоке приобрела для войск совершенно иной смысл. Теперь они уже защищали свою собственную страну.
Чем дольше мы сможем сдерживать наступление русских на востоке, тем дальше смогут продвинуться вперед войска западных держав. Мечта о встрече с японцами в Карачи была, конечно, наивной, но мечта о встрече с англичанами где-нибудь на Везеле теперь становилась заветной. Союз, в который большая часть Европы вступила, наряду с Германией, через 7 лет после окончания войны, зародился в русских степях.[7]
Поступки Диктатора становились все более и более непредсказуемыми. Это один из симптомов истерии, и особенно это было заметно среди окружавших его фанатиков, многие из которых явно страдали шизофренией, – они были не способны признать собственные ошибки. Истерия присуща многим женщинам, и, как правило, она протекает без особых последствий, но следствием истерии у мужчин являются самые мрачные и кровавые события в истории. Тот факт, что большинство людей не верит, что истерия встречается и у мужчин, делает ее последствия еще более опасными. После 10 лет террора, с помощью которого Диктатор правил у себя на родине, он испугался, что этот террор может породить оппозицию ему самому. Не создав за 10 лет правления ничего путного, а только нажив себе массу врагов, он испытывал теперь перед ними сильный страх.
Я провел ночь в Воронцовке, а утром мне позвонил военный прокурор нашей дивизии. Он был не только очень квалифицированным юристом, но и весьма образованным человеком и так строго и со знанием дела следил за соблюдением военных законов, что заслужил себе искреннее уважение во всей дивизии. Он смотрел на жизнь с некоторой долей скептицизма, который вообще характерен для саксонского менталитета. У нас с ним установились дружеские отношения. Благодаря сходному образу мыслей – хотя мы сильно о них и не распространялись – ему удавалось многие невыносимые вещи сделать вполне сносными. Он был бывшим артиллеристом и одним из последних участников Первой мировой войны, который все еще служил в составе дивизии.
