– Я звоню тебе, – сказал он, – поскольку тебя обвиняют в мародерстве.
Меховые сапоги из Владиславовки!
Итак, обладатель ордена Святого Альбрехта не сдержал своего слова. Вероятно, он хотел получить какую-нибудь новую награду. Я рассмеялся. Однако юрист сказал, что ничего смешного в этом нет. Я должен немедленно прибыть к нему.
Итак, я поехал в Ишунь. Военный прокурор встретил меня довольно дружески, однако, когда мы сели за стол, он стал серьезным, даже очень серьезным. Он зачитал показания очевидца. Я улыбнулся и спросил, тепло ли его ногам. Немного удивленный, он посмотрел на свои сапоги. Он уже давно забыл об этом небольшом эпизоде, который произошел в Шейх-Эли. Таким образом, в это дело оказались втянутыми военный прокурор, командир дивизии и начальник ее штаба.
В некотором смятении он провел рукой по своей лысине.
– Всемогущий Бог! Ну и история!
К счастью, у меня сохранилась накладная, которую мне дал интендант люфтваффе, а также нашлось множество свидетелей, которые подтвердили, что склады сожгли на следующий день. Все эти подробности пока были неизвестны военному прокурору, но когда он узнал о них, то произнес с несколько загадочном видом:
– Я не дам ходу докладной полевого жандарма, в которой он обвиняет тебя в саботаже.
На этом дело и закончилось.
Военный прокурор пригласил меня посетить вместе с ним квартиру начальника медицинской службы дивизии: у него сегодня был день рождения и, вероятно, каждый из нас был вправе рассчитывать на стаканчик водки. По дороге мы с ним обсуждали вопрос, как долго русские позволят нам пользоваться этими меховыми сапогами, когда нас отправят в Сибирь. Юрист полагал, что нам их оставят навсегда; сапоги у русских были лучше, чем наши.
Дружная компания расположилась прямо перед домом, который занимал начальник медицинской службы дивизии. Было тепло, и землю укутывала легкая дымка – совсем не подходящая погода для авианалетов. Командир дивизии только что узнал, что вверенная ему часть была удостоена благодарности от Верховного командования за отличную службу.
Он был горд собой.
Пока мы сидели и выпивали, к начальнику медицинской службы подошел совсем юный младший лейтенант-медик. Это был крепкий, ладно сложенный парень, который отправлялся домой в отпуск и должен был на следующее утро покинуть Крым на самолете. Военный прокурор сидел рядом со мной. Мы оба посмотрели на младшего лейтенанта – можно считать, что он уже был спасен. Затем мы посмотрели друг на друга. Завидовали ли мы ему? Насколько мы смогли разглядеть его петлицы, у него вообще не было никаких наград. Он улетит в Германию, а мы останемся в «котле». Военный прокурор заметил:
– Пускай летит! Мы уже кое-что повидали в этой жизни, а у него все еще впереди. С моей точки зрения, он вполне может ехать!
Мы выпили за здоровье друг друга и решили не быть завистливыми.
Начальник медицинской службы дивизии предложил молодому офицеру стакан водки. Вероятно, для него еще рано было начинать пить – он был всего лишь юношей, но он не смог отказаться выпить за здоровье своего командира. Он подержал в руке стакан на некотором расстоянии от себя и в это же самое время окинул нас взглядом, в нем ясно читалось осуждение этих стариков, которые сидят здесь и распивают шнапс.
Военный юрист поймал на себе этот взгляд и, будучи саксонским гуманистом, решил его просветить наиболее доступным ему образом, процитировав надпись, выбитую на мемориальном камне в честь спартанцев, которые полегли в ущелье близ Фермопил:
– Итак, мой дорогой лейтенант, когда ты вернешься в Германию…
И произнес фразу на греческом языке:
«…άγγελειν Λαχεδαιμονιοιζ, οτι τήδε
χεΐμεθα τοίζ χεινων ρήμασι πειθόμενοι».
Молодой лейтенант посмотрел на него с удивлением.
– Ты понял что-нибудь?
– Нет.
Начальник медицинской службы дивизии поднял свой стакан и повторил ту же цитату, но на латыни:
«Dic, hospes, Spartae nos te his vidisse iacentes
Dum Sanctis patriae legibus obsequimue».
Но молодой офицер не знал и латыни. Подводя итог всему этому разговору, прокурор тихо сказал:
– Если он к тому же еще и не понимает латыни, он обязательно должен спастись, чтобы выучить ее.
Через несколько недель людям опять разрешили ездить домой в отпуск. Отправлявшиеся домой добирались из Севастополя до Одессы на катере, а затем, если повезет, летели на самолете прямо на родину. Бывалые бойцы шутили, что Крым является самой современной тюрьмой на свете. Спустя несколько лет я выяснил, что Черчилль то же самое сказал и о Крите.
Наступило Рождество, наше третье Рождество в России. Люди так страстно мечтали о мире, что едва не забыли о нем. Исполненные скорби, они сидели вокруг свечей и гадали, когда это все закончится.
Время от времени мы ходили друг к другу в гости, как мы это делали и на протяжении всех предыдущих лет. В Пятихатке Варнхаген сделал невозможное: он переоборудовал один из домов в баню, но из-за постоянной угрозы обстрелов ванна была вмонтирована прямо в пол. Но ситуация изменилась. Будущее рисовалось нам во все более и более мрачных тонах. Мы ждали приказа о начале подготовки всеобщей эвакуации из Крыма. Однако такой приказ все никак не поступал; из окружения эвакуировали только партийных функционеров.
Однажды мне пришлось поехать по делам в Севастополь. Русские доктора, которых мы освободили из заключения в 1942 году, все еще работали при госпитале, и я выпил с ними по чашке чаю. Когда я собрался уходить, русский главный хирург проводил меня до выхода, и я спросил его, не боится ли он, что, когда вернется советская власть, его могут обвинить в сотрудничестве с немцами. Он не боялся этого. Скорее всего, он уже давно установил контакты с партизанами, действовавшими в крымских горах. И кто может его осудить за это? Ведь это был его собственный народ.
Когда мы прощались, он сказал мне с любезной улыбкой, что мне не надо волноваться на этот счет, что русским также нужны хорошие хирурги. Мы пожали друг другу руки. Мы оба были солдатами, служившими под невидимым флагом. Я просто уверен, что этот благородный человек спас жизнь сотням немецких солдат, когда русские вновь заняли Севастополь. Нам не довелось больше встретиться, но мы никогда не забудем друг друга.
Глава 27
Маленький паровозик
На четвертый год войны любой немецкий солдат, воевавший на Восточном фронте, начал понимать, что он защищает свою родину от Красной армии, и эта мысль повышала его волю к сопротивлению. Понимал ли он, что руководители его страны ведут ее к катастрофе? Ошибки Верховного командования стали повторяться столь часто, что теперь они были очевидными для всех.
