Ралф Эйбернети передал собравшимся «приветствия от тех, кто еще томится в плену земли египетской». Дик Грегори пошутил: «В последний раз, когда я видел вокруг так много своих собратьев, выступал только «Бык» Коннор». Из Парижа Ралф Банше и Берт Ланкастер привезли приветственное письмо в адрес митинга, подписанное 1500 американцами, проживавшими во Франции. На митинге присутствовали звезды шоу-бизнеса и представители интеллектуальной элиты: Лина Хорн, Сидни Пуатье, Марлон Брандо, Сэмми Дейвис-младший, Чарлтон Хестон, Луис Ломаке, Джеймс Болдуин, Джеки Робинсон, а также полторы сотни конгрессменов. Горячее августовское солнце уже перевалило зенит и подул свежий ветерок, когда над головами митингующих поплыл очень глубокий, торжественно звучавший голос А. Ралфа Рэндолфа: «Мы ― авангард многомиллионной революционной армии, сражающейся за право на труд и право на свободу. Эта революция сотрясает всю страну. Она ощущается в каждом городе, в каждом поселке и селении, если в них дискриминируются и эксплуатируются чернокожие люди. Эта революция не является исключительно негритянской, ― заявил он. ― Наши белые союзники знают, что они сами не могут быть свободными, пока несвободны мы... Массовые действия, подобные нашему Походу, необходимы, поскольку, пока мы не вышли на улицы, федеральное правительство было совершенно равнодушным к нашим требованиям».
Рэндолф, главный распорядитель митинга, вел собрание всю оставшуюся часть дня. После своего короткого выступления он представил собравшимся женщин, входящих в руководство Движения: миссис Джеймс Бивел, в девичестве Дайану Нэш; миссис Герберт Ли, жену активиста, застреленного в Либерти; миссис Глорию Ричардсон, главу отделения Движения в Кембридже, штат Мэриленд; миссис Розу Парке из Монтгомери; миссис Медгар Эверс. Ее на митинге не было, но при упоминании этого имени установилась мгновенная тишина, а члены Конгресса поднялись на ноги. Боб Дилан спел песню «Пуля из кустов пролила кровь Медгар Эверс...»; Одетта исполнила песню «О, свобода»; Джоан Баез выступила с «Мы победим», а группа «Питер, Пол и Мери» спели «Если бы у меня был молоток... ».
Юджин Карсон Блейк, представлявший Комиссию по делам религии и рас при Национальном совете церквей, принес верующим гражданам Америки официальное покаяние, признав, что «церквам страны не удалось навести порядок в собственном доме». Отвлекаясь от текста заранее подготовленной речи, он обратился к чернокожим активистам освободительного движения: «Вы одни, без нас сумели сохранить дух Иисуса Христа; вы подвергали свои тела испытаниям темницами, водой из пожарных шлангов, клыками собак, а некоторые из вас прошли даже испытание смертью».
Председатель ККСС Джон Льюис также изменил текст речи, так как Патрик А. О'Бойл, католический архиепископ Вашингтона, заявил, что выйдет из оргкомитета, если Льюис не откажется от «поджигательства». Льюис намеревался критиковать президента Кеннеди за склонность «систематически назначать расистов на должности судей», но учел просьбы О'Бойля. На этом основании Малколм Икс позднее назвал все мероприятие «распродажей и предательством». Тем не менее речь, с которой выступил Льюис, была далека от примиренчества. «Мы устали! ― кричал он в микрофон голосом, дрожавшим от страсти. ― Мы устали от того, что нас избивают полицейские. Мы устали наблюдать, как наших близких и друзей снова и снова тащат в тюрьмы! И при этом вы взываете к нам: «Наберитесь терпения!» Сколько нам еще терпеть? Мы хотим свободы и мы хотим ее сейчас! Мы не хотим садиться в тюрьмы, но мы пойдем в них, если это ― та самая цена, которую мы должны заплатить за любовь, братство и истинный мир. Я обращаюсь к вам и призываю вас всех принять участие в великой революции, которая охватывает нашу страну. Влейтесь в ряды ее бойцов и оставайтесь на улицах наших городов, пока задачи революции 1776 года не будут решены окончательно». Что касается Билля о гражданских правах, добавил Льюис, то «мы поддерживаем его, но далеко не безоговорочно, так как он мало что дает и принимается слишком поздно».
С приближением вечера солнце стало быстро клониться к горизонту. Сотни участников митинга потянулись к своим автобусам, когда на сцену к микрофону вышла известная певица Махалия Джексон. Она запела «Меня упрекали и меня бранили» с таким чувством, что руководители Похода, конгрессмены и даже полицейские стали прихлопывать ей в такт, а затем громко кричали.
Но если Махалия Джексон лишь на время приостановила тех, кто стал расходиться с митинга, то, как писалось в репортаже в «Атланта конститьюшн», «доктор Кинг, выступая последним, заставил их остановиться. Все замерли как вкопанные». Могло показаться, что настоящий митинг только начинается. Мартину Лютеру Кингу пришлось ждать довольно долго, пока утихли овации.
«Я счастлив быть с вами сегодня на этом митинге, который войдет в историю нашего народа как самая крупная демонстрация сил освободительного движения.
Сотню лет тому назад великий американец, под чьей символической тенью мы сегодня собрались, подписал Декларацию об отмене рабства... Но столетие спустя негр еще не вполне свободен». Кинг сравнил Конституцию США и Декларацию независимости с деловыми обязательствами, которые так и остались неисполненными «в связи с отсутствием финансовых средств». Для граждан, живущих в богатой стране, трудно было придумать более подходящую метафору, и аудитория оживилась еще сильнее. «У нас имеется вексель, и по предъявлению он даст нам все богатства свободы, гарантирует ту безопасность, которую приносят с собой закон и справедливость», ― продолжил Кинг и далее вновь прибег к испытанному приему повтора. За формулой «Мы никогда не смиримся» последовал целый список претензий и требований. Он говорил и о полицейской жестокости, и о дискриминации, и об отсутствии у негров гражданских прав.
Пересказывать Кинга трудно. Слова, которые на бумаге выглядят банально, в его устах в тот августовский вечер звучали как гимны, насыщенные вечным, мудрым смыслом. В них иногда слышался гнев, но значительно больше в них было страсти. В сущности, его речь была проста и сводилась к тому, что негры не должны прекращать борьбы за свои гражданские права.
Кинг ничего не сказал о Билле о гражданских правах. Это сделали за него другие. Он вообще постарался не говорить ни о чем конкретном. Его речь была подобием сосуда, в котором собраны и смешаны все те чувства и страстные ожидания, которые он столь глубоко разделял вместе со своим народом. Свой народ ― это понятие для него было многослойным: это и весь американский народ, и только чернокожий люд. Кинг говорил о своей мечте, когда все американцы обретут свободу. В тот день, сказал Кинг, и черные, и белые, и верующие всех религий вместе споют: «Наконец, свободны, наконец, свободны; Боже Всемогущий, мы наконец-то свободны!»
