Недалеко, в тени берез, Елизавета Андреевна увидела мужа. Он сидел в китайчатом простом халате, в туфлях, без парика и читал какие-то листки. Она подошла к нему. Он встал, обнял ее за талию, поцеловал, засмеялся…
– Ты послушай только, Лизонька, мне стихи один юноша из Московского университета прислал:
Трон кроткого царя, достойна алтарей,
Был спло́чен из костей растерзанных зверей.
В его правление любимцы и вельможи
Сдирали без чинов с зверей невинных кожи…
И, словом, так была юстиция строга,
Что кто кого смога, так тот того в рога…
Ломоносов захохотал от удовольствия.
– И далее… Нет, ты только вникни!
Ты хочешь дураков в России поубавить
И хочешь убавлять ты их в такие дни,
Когда со всех сторон стекаются они…
Когда бы с дураков здесь пошлина сходила,
Одна бы Франция казну обогатила.
Ах, молодец, до чего талантлив!.. А? Значит, семена, брошенные мною, произрастают… Недавно наилучшие ученики гимназии при Московском университете представлялись мне и куратору Ивану Ивановичу Шувалову. Был среди них и автор сего стихотворения – весьма приятный и остроумный молодой человек Денис Фонвизин*. Рассказывал, что был в одном спектакле и действие, произведенное на него театром, описать невозможно.
Подумай только, Лизонька, каким великим источником просвещения и распространения наук в отечестве становится Московский университет. Ныне там не только все три факультета действуют, но и гимназия, библиотека, типография и книжная лавка. И при университете первая в Москве газета издается – «Московские ведомости». Все сие объединит не только учащееся российское юношество, но и тех сынов отечества из разночинцев и людей низкого звания, кои раньше к науке доступа не имели.
Иван Иванович Шувалов и в Казани предполагает гимназию открыть и там по причине соседства этого города с инородцами преподавать также восточные языки. А поелику дворянские дети не очень до учебы охочи, в нашу Санкт-Петербургскую гимназию, помимо разночинцев, разрешено также солдатских детей принимать. Да… пройдет десяток-другой лет, и, несмотря на многие препоны, расцветут в России и музы, и науки…
Рассуждая таким образом, Михайло Васильевич направился с женой в столовую завтракать.
Пришла Леночка, поцеловала отца. Глядя на нее, Ломоносов подумал о том, как она выросла за последние годы и что, пожалуй, он не совсем прав в своем оптимизме. Быстро летит время, да медленно идет дело. Многие его проекты о расширении наук и воспитания юношества еще и до сих пор оставлены без внимания и полезного употребления.
Эти мысли не оставляли его и в кабинете, когда он работал над корректурой доклада «Слово о происхождении света, новую теорию о цветах представляющее».
А между тем, если бы человеку дано было видеть будущее, то Ломоносов узнал бы, что потомки именно его заботам о просвещении припишут появление в Екатерининскую эпоху целого ряда выдающихся русских людей и, в частности, Фонвизина, Державина* и Новико́ва*, вошедших в историю русской литературы.
Хотя встреча их с Ломоносовым тогда не могда состояться, ведь они были в то время почти детьми и Ломоносов знал только одного из них – Фонвизина, но можно представить, как она могла произойти, насколько глубоко ломоносовские идеи проникли в сознание последующих поколений.
В этот день Михайло Васильевич был особенно хорошо настроен. Выйдя из кабинета, отыскал в саду жену, обнял ее.
– Сегодня, Лизонька, наилучшие юноши мне и куратору Ивану Ивановичу Шувалову представляться будут, так что к полудню жди гостей.
Елизавета Андреевна взмахнула руками:
– Что же вы мне раньше не сказали! Как же так можно?
– Ничего, Лизонька, народ молодой, необидчивый, лишь бы еды да пива побольше.
Ломоносов, радостный, взволнованный, помогал накрывать на стол, хлопотал, суетился.
– Да морошечки нашей северной с сахаром: она кисленькая… Ах, Лизонька, да поставь ты рейнского, ну что уж тут жалеть!
И он все поглядывал в окошко, даже выбегал на крыльцо.
Первым пришел высокий полный студент, круглолицый, румяный, с ямочками на щеках и с пухлыми губами. Серый студенческий кафтан и плоская треуголка были как с иголочки, запах модных тогда духов «Киннамона» – петушьих ягод – разнесся по комнате. Он церемонно поклонился:
– Московский студент, ныне зачисленный в лейб-гвардии Семеновский полк сержантом, Денис Иванович Фонвизин.
– Ах, мой друг! – вскричал Ломоносов. – Читал стихи ваши. Поздравляю, друг мой, слышал я о вас, слышал!
Он повел гостя к столу.
– Вот, Лизонька, давеча я тебе стихи читал… Так вот наш Буало*!
Вошел высокий плечистый молодой человек с открытым, гордым и властным лицом, в мундире, треуголке, при шпаге, с толстой косой.
– Окончивший Казанскую гимназию, ныне Преображенского полка солдат Гавриил Романович Державин, – отрекомендовался он на пороге, поклонился, сел.
Вошел третий гость – среднего роста юноша с приятным застенчивым лицом и умными черными глазами, подошел к Елизавете Андреевне, потом к хозяину:
– Измайловского полка солдат и бывший воспитанник гимназии университетской Новиков Николай Иванович.
Ломоносов встал, посмотрел на них, глаза его затуманились.
– Счастлив я, что дожил до сего дня, когда вижу, что взошли семена на пашне моей, и хочется мне каждого из вас спросить: в чем видите свое призвание?
Фонвизин задумался, потом сказал:
– Более всего я ненавижу невежество среди дворян и о том думаю написать комедию… – Он запнулся и замолчал.
Затем заговорил Державин:
– И я стихи пишу, только иного, чем господин Фонвизин, направления. Думается мне, что долг поэта – за правду бороться против несправедливости, против всякого воровства и мздоимства, и чем в нашем государстве особа выше, тем и взыскиваться с нее больше до́лжно…
Новиков долго сидел потупив глаза, потом сказал:
– При открытии учрежденного вами первого в России Московского университета ученик ваш и наш профессор Николай Поповский сказал: «Представьте себе, что на вас обратила очи вся Россия, от вас ожидает того плода, которого от университета сего надеется. Покажите, что вы достойны того, чтобы через вас Россия прославления своего во всем свете надеялась». И тогда забилось мое сердце, и подумал я, как умножить сии великие плоды от древа науки, которое вы посадили своими руками в нашем любезном отечестве. Мнится мне, что великость духа украшена простотой и что все недостатки наши происходят от невежества. Посему думаю жизнь свою посвятить просвещению, сиречь[53] издавать, переводить и распространять книги, а также учредить школы для переводчиков и типографских рабочих.
