Ломоносов вспомнил, что, когда он читал эти стихи, в зале стояла тишина и голос его отдавался на хорах.
Молчите, пламенные звуки,
И колебать престаньте свет:
Здесь в мире расширять науки
Изволила Елисавет.
Елизавета Петровна подняла брови – стала внимательней: к наукам она была равнодушна, но к славе весьма чувствительна.
Ломоносов вдруг повернулся к группе пажей, стоявших за креслом императрицы, а потом обратился к вельможам и сенаторам:
Науки юношей питают,
Отраду старым подают,
В счастливой жизни украшают,
В несчастной случай берегут;
В домашних трудностях утеха
И в дальних странствах не помеха.
Науки пользуют везде –
Среди народов и в пустыне,
В градском шуму и наедине,
В покое сладки и в труде.
Ломоносов закончил – аплодировали все: императрица, министры, старики вельможи…
У самого дворца экипажи пропускали в один ряд. В подъезде дежурные офицеры в парадной форме следили за порядком. Сотни приглашенных толкались в залах: придворные и государственные чины, знатные люди из купечества и разночинцев.
В Бриллиантовой комнате ожидали выхода императрицы самые знатные особы: Кирилл Разумовский, Иван, Александр и Петр Шуваловы, Бестужев, Воронцов.
Иван Иванович Шувалов подозвал Кирилла Разумовского:
– Нельзя же, сударь, Ломоносова отставлять от конференции. И то срам, что на всю Россию – один академик русский…
Гетман виновато улыбнулся:
– Уж больно шумлив…
– Зато велик!
Двери открылись. Два герольда* подняли серебряные трубы…
Императрица – самая красивая женщина Европы того времени – появилась в дверях в мундире полковника Преображенского полка: она приехала прямо с полкового праздника. У нее были бархатные лукавые глаза, замечательный цвет лица, длинные красивые ноги… За ней шел Алексей Григорьевич Разумовский, следовали 14 пажей, за пажами – фрейлины с шифрами*, сияя драгоценностями.
Сквозь строй склонившихся придворных дам она прошла в Петровский зал. Там за столами сидела первая рота Преображенского полка, возведшая ее на престол и названная «лейб-кумпанской». При ее появлении толстый полковник, командир роты, вскочил, схватил большой чеканный серебряный кубок, закричал медным голосом, прорвавшимся через открытые окна на площадь:
– Да здравствует Елисавет, императрикс и всея России самодержица!..
С хоров грянули литавры и затрубили трубы, загремел пушечный салют – торжество началось...
Полночь. В огромном Гербовом зале во главе длинного стола сидела императрица в бальном платье. Рядом с ней – Алексей Разумовский, с другой стороны – Шуваловы: Иван, Петр со своей женой, очень некрасивой женщиной, Маврой Егоровной, Александр, Кирилл Разумовский, Бестужев, Воронцов, иностранные послы, старики вельможи петровских времен…
Императрица была полна сил, счастлива. Глаза ее блестели, щеки горели ярким румянцем.
Иван Иванович Шувалов наклонил к ней надушенную голову:
– По поводу такого торжественного случая не угодно ли будет вашему величеству приветственную оду заслушать, коя нашим великим стихотворцем десьянс академиком господином Ломоносовым написана?
Елизавета Петровна кивнула.
В бесконечной перспективе анфилады* залов постепенно приближалась исполинская фигура.
Ломоносов подошел, поклонился, развернул роскошный лист пергамента. Все стихло. Он начал читать:
Кто в громе радостные клики
И огнь от многих вод дает?
И кто ведет в перунах лики?
Великая Елисавет
Дела Петровы совершает
И глубине повелевает
В средину недр земных вступить!
От гласа росския Паллады*
Подвиглись сильные громады
Врата пучине отворить!
О полны чудесами веки!
О новость непонятных дел!
Текут из моря в землю реки,
Натуры наруши́в предел!
Уже в них корабли вступают,
От коих волны отбегают,
И стонет страшный Океан.
Помысли, земнородных племя,
Бывал ли где в минувше время
Пример сего чуднее дан?
Помысли, зря дела толи́ки
И труд, что можем понести,
Что может ныне Петр Великий
Чрез дщерь свою произвести!
Он подошел, свернул пергамент, с поклоном вручил его Елизавете Петровне.
Императрица улыбнулась:
– Чем наградить тебя, мой друг?
– Указом об университете, ваше величество, дабы наиспособнейшие русские юноши в лучшее время к учению не пропадали.
Елизавета Петровна посмотрела на Шувалова:
– Ты как думаешь?
– Сие весьма способствовать наукам будет.
Алексей Григорьевич Разумовский взглянул в глаза Елизавете Петровне, сказал мягко:
– Такому чоловику я бы сам дал карбованцив* сколько хочет, да он от меня не берет…
Елизавета Петровна милостиво улыбнулась академику. Шувалов что-то шепнул императрице. На лице ее появилось выражение любопытства.
– Господин десьянс академик, вы, кажется, супругу и дочку свою от меня скрываете?
Елизавета Андреевна вскоре застыла в реверансе перед императрицей.
Елизавета Петровна кивнула:
– Нам весьма приятно видеть супругу господина Ломоносова.
Протянула руку для поцелуя, встала и пошла переодеваться для маскарада, который начинался после полуночи.
А в конце стола один глухой вельможа кричал в ухо другому:
– О чем просит – Анну[52] или чин?
– Кажется, статского…
Третий, сердитый старик, закашлялся.
– Ничего не просит. На что ему? Мужик – он и есть мужик!
Прошло пять лет. В жаркое летнее утро Елизавета Андреевна в халате, в туфлях на босу ногу вышла на крыльцо, прикрыв рукой глаза от солнца, посмотрела вдаль. За двором начинался сад, за садом – зеленая лужайка на берегу Канавки, стекавшей в Мойку. Ломоносов очень любил свой сад, сам сажал фруктовые деревья и ухаживал за ними. Елизавета Андреевна быстро пересекла двор, сад, вышла на лужайку. Стая белоснежных гусей неторопливо шествовала к воде. Две коровы, большие, гладкие, в бурых пятнах, узнав хозяйку, замычали, подняв морды.
Немножко выше, на пригорке, лежали овцы. Несколько ягнят сбежали вниз, стали тыкаться мокрыми теплыми губами в ее руки. Она стояла среди всего этого мычащего, блеющего, гогочущего животного царства, вдыхая запах травы, морской свежий ветерок.
Недалеко, в тени берез, Елизавета Андреевна увидела мужа. Он сидел в китайчатом простом халате, в туфлях, без парика и читал какие-то листки. Она подошла к нему. Он встал, обнял ее за талию, поцеловал, засмеялся…
– Ты послушай только, Лизонька, мне стихи один юноша из Московского университета прислал:
Трон кроткого царя, достойна алтарей,
Был спло́чен из костей растерзанных зверей.
В его правление любимцы и вельможи
Сдирали без чинов с зверей невинных кожи…
И, словом, так была юстиция строга,
Что кто кого смога, так тот того в рога…
Ломоносов захохотал от удовольствия.
