На свою беду Параджанов дружил с сыном Петра Шелеста. Однажды тот даже организовал ему встречу со своим отцом. Хозяин был хмур, неприветлив: «С чем пожаловали?» – «С нежностью, Петр Ефимович, с любовью», – ответил Параджанов. «Что?» – выпучил глаза сановник на своего сумасшедшего гостя. «Дело в том, что на ручке вашего кабинета изображена лира, – горячо объяснил Параджанов. – Следовательно, вы художник в душе. А художник всегда поймет художника!» Хозяин кабинета встал, прошел к двери, осмотрел ручку, хмыкнул, почесал мощный бритый затылок и восхищенно сказал: «Сколько здесь сижу, не замечал! Острый глаз, черт!..»
В общем, какое-то время Параджанова не трогали. Но потом Параджанов понял: «Мне не надо было вступать в отношения с Шелестом. Когда его сняли, я погорел, как эхо…»
Знаток подковерных игр Виталий Врублевский, работавший с Щербицким с первого до последнего дня, защищал своего патрона и утверждал, что решение по Параджанову «было рассмотрено и санкционировано… в масштабах высшего эшелона власти. Это шло из Москвы, это от Суслова шло».
На всякий случай следователь «копал» под Параджанова по разным направлениям, обвиняя заодно в спекуляции ценностями, антиквариатом, валютных операциях. Впрочем, и обыски, и очные ставки были тщетными. «Цель Макашова, по мнению Сергея Иосифовича, была одна – найти статью, которая бы сопровождала конфискацию имущества. Им нужно было разорить меня и выкорчевать из Киева, что и случилось. Опыта бороться с волчьими глазами Макашова у меня не было…»
Следователь заключил со своим «клиентом» соглашение: Параджанов все обвинения признает. Взамен – свобода. Параджанов согласился и написал заявление: «…В связи с моральной травмой, связанной с моим заключением, мое дальнейшее проживание в Украине невозможно. Невозможно вернуться в творческий коллектив студии им. Довженко и, вообще, в искусство. Невозможно мое участие в дальнейшем воспитании единственного 15-летнего сына, который проживает в Киеве… Я гарантирую в случае решения по моей касжалобе об оправдании срочный выезд из Украины… Поеду к себе на родину и там буду честно трудиться…»
На том доверчивый Параджанов и погорел. Вместо свободы получил пять лет лагерей. В письме из лагеря он пытался объяснить Сурену: «Дорогой сын! В моей жизни случилась катастрофа. И к этому ты не имеешь никакого отношения, поэтому ты должен реагировать на все как мужчина. Прошу тебя не вдаваться в подробности, проявить характер и знать, что время расставит все по своим местам…»
Сначала Параджанов попал в ворошиловградскую колонию, потом его перевели в лагерь под Винницей. Там он трудился прачкой, сторожем, дворником, уборщиком помещений. Когда на «шныря» наорал надзиратель: «С огоньком работать надо, осужденный!» – Параджанов тут же поджег метлу… Одно время занимался починкой мешков для сахара. Потом вспоминал: «Они были дырявые, погрызенные крысами, порванные на каких-то крючках… Мои мешки вызывали у всех смех… Каждая моя латка это была или смешная мордочка, солнце, или просто квадрат, переходящий в круг, и круг, переходящий в прямоугольник… Это были какие-то гномики, буратино…»
Когда ему объявили, что его переводят в гранкарьер, Параджанов чрезвычайно удивился – слово «гран» у него ассоциировалось исключительно с «Гран-при» кинофестиваля в Мар-дель-Плата. В винницкой колонии ему присудили другой приз – наряд на работу в гранитном карьере. А вечерами он рисовал блудливые картинки для зэков. В течение первого года за колючей проволокой Параджанов полностью поседел, и зэки прозвали его Старик… Своей бывшей жене Светлане он писал: «Я сумасшедший старик, который рисует и клеит цветы. И это больше, нежели приговор. Все время – страх, угроза ножа и побития…»
Поначалу уголовники Параджанова жестоко избивали: у него была «грязная», практически не оставлявшая шансов выжить, «опускаемая» статья. Но когда стало известно, что Параджанова обвиняли в изнасиловании члена КПСС, к нему явилась представительная делегация влиятельных урок. Авторитеты заявили: «Мы коммуняк всегда на словах имели, а ты – на деле!» Разбуженная фантазия Параджанова тут же превратила этот пункт своей «обвиниловки» в целый эпос, утверждая, что он всю жизнь мстил большевикам и лично изнасиловал 300 членов партии.
У него было больное сердце, терзал диабет, он харкал кровью после операции на легком. «В Тбилиси жара, а тут уже дожди! Сыро. Кожа на ногах в плесени и волдырях, – сообщал Сергей Иосифович своему племяннику. – В лагере полторы тысячи человек, у всех не менее трех судимостей. Меня окружают кровавые судьбы, многие потеряли человеческий облик. Меня бросили к ним сознательно, чтобы они меня уничтожили. Блатного языка я не знаю, чифирь не пью, наколок нет. Они меня презирали, думали – я подсадная утка, изучаю жизнь зоны, чтобы снять фильм. Но, слава богу, поверили…»
– Но тяжелее ему стало, когда он понял, что от него отвернулись люди, которых еще вчера режиссер считал близкими, – вспоминал бывший начальник одного из отрядов ИТК № 314/15 Михаил Коваленко. – Параджанов не скрывал обиды на многих из тех, кто, становясь заслуженными и народными артистами, сразу же забыл его.
Но далеко не все. Как рассказывала Марина Влади, Высоцкий, узнав о приговоре Параджанову, плакал от бессильного возмущения. Он был уверен, что ему дадут условный срок. Но когда Сергей все-таки попал в лагерь, Владимир послал ему на зону свою надписанную фотографию – уголовный мир его чтил, и отношение к Параджанову несколько изменилось.
С пугающей лагерное начальство регулярностью на имя зэка Параджанова приходили международные депеши от некоего Ф. Феллини, который писал: «Волнуюсь за твою судьбу, ты ведь великий человек, держись». Начальник ИТК учинил допрос Параджанову: кто такой этот Феллини? Почему он тебе пишет – «Поздравляю с наступающим Новым годом… Надеюсь на скорую встречу…»? Это надо понимать, что гражданин Феллини скоро увидит нашего зэка? И где, если не секрет? – «А-а, Федор! – расплылся в улыбке Параджанов. – Так это мой родной брат. Да, в Италии живет. Вышло так, бабушка наша была итальянской революционеркой-народницей и даже стреляла в жандармов, проходу им не давала: увидит жандарма – бах, значит, бах! Еще октябренком попал Федор к бабушке, да так и остался на воспитание, старушка родню упросила, ведь умирала долго, в муках, от радикулита, полученного на каторгах. И фамилия у Феди в честь бабушки – Феллини, это по-итальянски значит – несломленная. Хочет Федор приехать – брата с Новым годом поздравить, ведь столько лет не виделись (пошла слеза), а также с лекциями о праздновании Нового года трудящимися Италии. Так что думайте: нужна вам лекция от братской Италии, которая позволит нашей с вами родной тюрьме прославиться, как, значит, наиболее грамотно построившей празднование Нового года, или не нужна?!»
