В воскресенье семнадцатого ноября 1833 года он заходит к скульптору Теофилю Бра и замирает перед статуей Богоматери с младенцем, рядом – молящиеся ангелы. Композиции, случайно оказавшиеся рядом, кажутся ему единым целым, наполненным символическим смыслом. Словно в озарении стоит писатель посреди мастерской. «Я увидел, – поделится он с Ганской, – самое прекрасное творение из всех существующих… Это Мария, держащая Христа, которому поклоняются ангелы… Там я задумал замечательную книгу, небольшую, предисловием к которой станет „Луи Ламбер“, я назову ее „Серафита“. „Серафита“ будет рассказом о двух существах в одном, как „Фраголетта“,[19] с той разницей, что это ангельское создание придет к своему последнему превращению, разорвав оболочку, чтобы вознестись на небеса. Оно любимо мужчиной и женщиной, которым скажет, поднимаясь ввысь, что и тот, и другая любили любовь, связывавшую их, находя ее в нем, чистейшем ангеле. Он открывает им страсть, оставляет им любовь, а сам ускользает от наших земных страданий. Если получится, я напишу эту дивную книгу в Женеве, подле тебя. Но грозная „Серафита“ вдруг покинула меня, и уже два дня я вне себя… Вчера сломалось мое кресло, мой верный спутник. Это уже второе кресло, которое я прикончил с начала той битвы, что мне приходится вести».
Не только творение Теофиля Бра приводит в восхищение Бальзака, его поразил и сам художник. Он давно слышал о его необычном уме, о том, что он был дважды женат на ясновидящих, живет в мире, где сверхъестественное в порядке вещей, большой почитатель Сведенборга и верит в шелест крыльев ангелов над головами людей. Возвратившись к себе, Оноре ощутил такое родство с оккультными концепциями Бра, что начинает воображать роман, вспоминая его скульптуру. Пускаясь в новую мистическую авантюру, он, быть может, ищет отдохновения от пошлой реальности «Евгении Гранде».
Бальзак мечтает создать двух необыкновенных персонажей: Вильфрид – альтер эго самого писателя, Минна – воплощение Эвелины Ганской. Обоими руководит двуликий Серафит-Серафита, стоящий над смертными. Андрогин, завоевавший любовь и мужчины, и женщины, достиг высшей ступени своего духовного развития: он стоит на полпути между божественным и земным, устраняя все противоречия, предвосхищая единство материи и духа. Одним своим присутствием освобождает от телесных пут пары, поверившие в него. Его финальное восхождение на небеса – свидетельство способности человека к совершенствованию. Следуя его примеру, Вильфрид и Минна тоже в свой черед станут ангелами.
Размышляя над этим метафизическим сюжетом, Бальзак в который раз пытается проникнуть в тайну мироздания. Но чтобы превратить замысел в роман, его нужно окантовать. Что выбрать? Необходимы живописные места, чистота, холод, огромные пространства. Пожалуй, подойдет Норвегия. Он ничего не знает об этой стране, но есть книги. Итак, обрамление будет белым и стойким, словно души героев. Писатель уже видит, как в начале истории они скользят на лыжах по царству снегов. Остается заняться сверхъестественным. Здесь он чувствует себя как рыба в воде: вновь обратился к Сведенборгу, Сен-Мартену, Месмеру… и даже к ясновидящей. Топография небес известна ему не хуже, чем прилегающих к улице Кассини кварталов. Госпожа Ганская не сможет отговорить его от задуманного: как всякая женщина, да и в силу семейных традиций, она склонна к предчувствиям, подвержена страхам. Ее страсть к чтению питает стремление вырваться за рамки реальности. Итак, чем больше Бальзак занят будущим, тем сильнее его уверенность, что, взяв «Серафиту» с собой в Женеву, сумеет припасть к источнику истинного вдохновения. Он одержим новым романом и в нетерпении от ожидания встречи с той, кому мечтает его посвятить.
Тем временем приходится принять дополнительные меры безопасности их переписки с Ганской. Помимо тайных писем, которые он адресовал на имя Анриетты Борель, Оноре посылал «явные», призванные усыпить подозрения мужа и представить их отправителя в образе друга семьи. Уверения в любви, которыми полны были секретные послания, уступали в открытых место безобидным шуткам доброго парня. В одном из них он сообщает, что выслал скромное украшение с камешками, собранными Анной, несколько баночек айвового варенья для госпожи Ганской и автограф Россини для господина Ганского, его поклонника. Написано оно, как и следует в подобных случаях, вежливо, игриво. «Мадам, я думаю, что дом Ганских не откажется принять эти свидетельства воспоминаний о милом и радостном гостеприимстве, которые хранит дом Бальзака… Я рассчитываю 23-го числа этого месяца быть в Женеве, но для этого, увы, должен завершить четыре тома… Говоря о моих чувствах и воспоминаниях господину Ганскому, постарайтесь, мадам, найти выражения самые изысканные. Поцелуйте в лоб от моего имени мадемуазель Анну и соблаговолите принять уверения в моем глубоком уважении». В письме, которое отправлено в тот же день на имя Анриетты Борель, он говорит своей «дорогой киске»: «Ты найдешь здесь тысячу поцелуев и жарких ласк. Я хотел бы прижать тебя к сердцу».
В Женеве госпожа Ганская читает «явное» письмо мужу, стараясь по возможности выглядеть сдержанной, оставшись в одиночестве, прижимает к груди тайное, словно согреваясь его теплом. Скрывать ото всех свои чувства оказалось невыносимо, и она обмолвилась о них своему старшему брату Генриху Ржевузскому, писателю, которого Бальзак окрестил «польским Вальтером Скоттом»: «Мы познакомились в Швейцарии и оба от этого в восторге. Он – это господин де Бальзак, автор „Шагреневой кожи“ и других прелестных книг. Знакомство переросло в настоящую дружбу, которая, я надеюсь, продлится всю жизнь. Бальзак очень напоминает вас, мой дорогой Генрих. Даже в его внешности есть что-то от вас, а вы оба похожи на Наполеона… Бальзак – настоящее дитя. Если он любит вас, скажет об этом с искренней прямотой, свойственной возрасту, когда еще кажется, что слова не должны скрывать мысли. Если не любит, быть может, не скажет вам об этом, но возьмет в руки книгу, не для того, чтобы читать, а чтобы не видеть того, кто ему не нравится. Наконец, увидев его, не можешь понять, как подобная ученость и превосходство могут сочетаться с такой свежестью, изяществом, детской непосредственностью мыслей и чувств».
Пока госпожа Ганская в Женеве изливает душу брату, Бальзак в Париже ускоряет темп, работая на пределе сил, превозмогая усталость, поспешно заключает договора, собирая по су себе на дорогу. Чтобы изгладить из памяти унижение, пережитое годом раньше в той же Швейцарии, мечтает снова обосноваться в сумрачной комнате гостиницы «Корона», где столько страдал по вине госпожи де Кастри. Но Ганская нанимает для него светлую комнату на окруженном деревьями постоялом дворе, стоящем на дороге, ведущей в О-Вив. Это совсем недалеко от дома, в котором остановились Ганские с дочерью, гувернанткой, двумя слугами – немцем и русским, горничной из Невшателя Сюзанной (Сюзеттой). В день приезда Бальзака девушка приносит ему пакетик от хозяйки с кольцом-печаткой и нежной записочкой, в которой та спрашивает, по-прежнему ли он ее любит. Ответ следует немедленно: «Через мгновение я взглядом скажу тебе больше, чем на тысяче страниц. Люблю ли я тебя? Но я рядом с тобой. Я бы хотел, чтобы это было в тысячу раз сложнее и чтобы я страдал еще больше. Но вот, наконец, я отвоевал месяц, может быть, два. Целую тебя не один раз, миллионы. Я так счастлив, что больше не могу писать. До встречи. Да, моя комната очень хороша. А кольцо похоже на тебя, любовь моя, восхитительное, изысканное».
