Мы шли с Сашей по улице и раздумывали, что бы подарить Шуре.
— Давай подарим подстаканник, — сказала я.
— Нет, не надо. Он ведь пьет из чашки. А потом — металл хороший проводник тепла, подстаканник будет горячий, и папа станет обжигать руки. А скажи, что дороже — подстаканник или книга?
— Подстаканник, конечно.
— Почему «конечно»? Ведь людям книги гораздо нужнее, чем подстаканники? Ах, наверное, потому они и стоят дешевле — вот без хлеба совсем нельзя — поэтому он самый дешевый. Без книги тоже нельзя — поэтому они тоже дешевые.
Портрет А. Б. Раскина работы Н. П. Акимова. 1940-е годы. Фон картины отсылает к ташкентскому периоду. А. Б. называл этот портрет «Русский на Востоке». * * *
— Мама, у каждого писателя своя привычка. Вот Диккенс, например, любит забегать вперед. Он пишет: «Она не знала в эту минуту, что много лет спустя…» или: «Прощаясь с ним, я не думал, что в последний раз пожимал его руку, как руку друга…» И еще много. А Каверин, например, любит писать: «Прошло три года», «прошло пять лет».
В общем, своим умом дошла до понимания некоторых особенностей Диккенсовской композиции.
Здорово!
* * *
Саша с величайшим удивлением слушает текст песни из «Свадьбы с приданым».
Я люблю тебя так,
Что не сможешь никак
Ты меня никогда, никогда разлюбить…
Саша, с насмешкой: Из вежливости, что ли?
* * *
Саша:
— Мама, я очень не люблю, когда ты разговариваешь со мной, а думаешь о другом. Помню, когда я была совсем маленькая, я тебя спросила: «Ты любишь немцев?» — и ты ответила: «Да», — и только когда я закричала от ужаса, ты объяснила, что отвечала машинально. Я тогда в первый раз узнала, что такое МАШИНАЛЬНО. Так вот, я не люблю, когда ты отвечаешь, а сама думаешь о другом. Пожалуйста, когда говоришь со мной, думай только про меня и больше ни про кого.
15 октября 52.
С Сашей в троллейбусе заговорили по-армянски. Она сказала:
— Я не понимаю вашего языка.
— А разве ты не армяночка?
— Нет, я русская.
— С такими черными глазками — русская?
— Я в том смысле, что советская.
29 октября 52.
Саша впервые получила двойку. По географии.
Шура:
— Все потому, что ты ленишься. Потому, что читаешь, вместо того чтобы учить уроки! Запрещаю тебе читать!
— А ты… а ты… разве… никогда… не получал… двоек? — рыдая, спрашивает Саша.
— Никогда! — гремит Шура (немного спустя, он объясняет мне, что двоек действительно не было: все дело в том, что в его школьные годы не ставили двоек, а ставили «неуд»).
Потом Шура уходит, а Саша, плача и рыдая, говорит мне:
— Пожалуйста, поцелуй меня… потихоньку от папы…
* * *
Мы с Шурой смотрели фильм «Господин Фабр». Шуре очень понравилось, как великий ученый кричал: «Дочери Фабра не выходят замуж! Мои дети нужны мне самому!»
13 ноября 52.
Саша снова хворает. Ангина.
14 ноября 52.
Обычно дети, когда у них высокая температура — спят весь день напролет. Саша — не спит. Она рада, что дорвалась до меня, и поэтому размышляет, рассуждает до потери сознания («моего», — добавляет Шура).
Доктора она изумила тем, что подробно расспрашивала:
— А яйцо всмятку мне можно? А сосиски? Рыбу? Жареное мясо?
Доктор привык — если ребенок болен, он есть не хочет.
— Это хорошо, что она у вас не теряет аппетита, несмотря ни на что. Я, знаете ли, в первый раз вижу, чтоб с температурой в 39 хотели жареного мяса.
15 ноября 52.
Саша:
— Мама, обычно в книгах есть незначительные люди и главные. А у Диккенса все главные, все важные.
— Ну, как же — Давид Копперфильд — главнее других.
— Да, конечно, но все-таки такого, как у тебя Трофимов[44], у него нет. Всех его людей прямо до косточки видишь. Даже лавочник, у которого живет Пеготти с Баркисом — и то я про него все могу рассказать. А про Трофимова что расскажешь?
Очень верно: про Трофимова рассказать нечего. Она, видно, хотела сказать, что у Диккенса нет бледных персонажей.
* * *
Саша:
— Мне очень нравится этот доктор. Он сказал: «Не ограничивайте ее в пище».
* * *
Саша:
— Мама, я совсем не думаю о том, что сегодня. А думаю либо про каменный век, либо про коммунизм. Вот какое дело.
* * *
Саша:
— Мама, я теперь всегда слушаюсь, когда ты не велишь читать какую-нибудь книгу. Потому что, когда мне было 6 лет, я стала читать «Давида Копперфильда» и мне не понравилось. А сейчас как понравилось! Я, конечно, не стану читать эту книгу во второй раз, потому что она очень грустная. Но она очень хорошая. И так мне жалко матушку Давида. Хотя она зря вышла замуж за Мордстона, правда?
И вот, когда ты мне сейчас говоришь: «Тебе рано читать эту книгу», я вспоминаю, как я в 6 лет стала читать «Давида». И теперь я всегда тебя слушаюсь.
* * *
— Очень, очень жалко, что матушка Давида вышла замуж за Мордстона. Но с другой стороны, если б она за него не вышла, Давид не встретился бы с Агнессой и не женился бы на ней.
— А кто тебе больше нравится: Агнесса или Дора?
— Агнесса, конечно, умнее, но Дору больше жалко.
17 ноября 52.
Саша:
— Странный, непонятный человек — Борис Годунов. То бросается между царем и Федором, а то убивает мальчика. Нет, не верю я, чтоб он мог убить мальчика. Не убивал он!
* * *
Саша:
— Сначала у мамы в глазах смешинки. Потом она надувает щеки. А потом — смеется. Я даже придумала:
Щеки сокращаются —
Мама огорчается.
Щеки надуваются —
Мама улыбается.
Папа, папа, посмотри: вот сейчас она засмеется! Видишь, я же сказала!
* * *
Саша:
— Мама! Нет — папа! Нет — оба! Послушайте!
23 ноября 52.
Мама, посмотри, как нехорошо пишет Зощенко: «Например, я знал одну маленькую девочку Лялю, которая считала только до пяти. И то, как она считала? Она говорила: “1, 2, 4, 5”. И “3” пропускала. Разве это счет? Это же прямо смехотворно. Нет, навряд ли такая девочка будет в дальнейшем научным работником. Скорее всего, она будет домашней работницей или младшим дворником с метлой». Нехорошо, да?
— Нехорошо, да. А почему?
— Ну, представь, что я читаю этот рассказ Ольге Леонидовне — она ведь обидится, правда? Нельзя обижать людей. А вообще я Зощенко люблю.
