Л. Филатов: «Заслуги и славу, сделанное и возведенное никто у Любимова не отнимает. Но нельзя же считать людей за плесень на стенах: они служили ему и театру без славы, без званий, безденежно, как гребцы на галере. Ни квартир, ни зарплаты – ничего… Из всей старой «Таганки» в лицо можно узнать лишь несколько человек».
С января 1990 года на афишах Театра на Таганке появилась строчка – «Художественный руководитель театра Ю. Любимов». Вновь став художественным руководителем театра, Любимов фактически театром не руководил.
Из дневника В. Золотухина: «28 января 1990 года. В театре полный развал. Я такого не помню даже в самые худшие времена. Впрочем, когда они были – «худшие»? Когда уехал Любимов? Театр бурлил, да, но, кажется, было и сплочение какое-то и духовная крепость. Уходили артисты. Ну так что ж… И вот расплата за всю безнравственность наших руководителей. Начиная с разговоров о кризисе театра во времена Эфроса, со снятия Дупака. И пришли мы к разбитому, неуправляемому корыту».
Любимов то уезжал, то возвращался. Продолжая работать по контрактам, режиссер руководил театром по телефону, присылая приказы со списками об увольнении актеров и персонала. Трудно осуществлять руководство, находясь за тысячи километров от Москвы. «Родина там, где тебе хорошо», – изречет он несколько позднее и, следуя этому принципу, будет жить за пределами России, продолжая приезжать в Москву лишь на время репетиций спектаклей и премьер. Такая система «руководства» будет продолжаться долгие годы. Многие сезоны Любимов не будет выпускать ничего нового. На «Таганке» будут ставить ремейки спектаклей, поставленных Любимовым за границей. Так, в 1996 году начались репетиции «Подростка» – повторение хельсинкского спектакля, выпущенного Любимовым несколько лет назад. Любимов соблазнился не столько уже обкатанным сюжетом, сколько готовыми декорациями, подаренными финнами. В каждый приезд в Москву Любимов повторял: «Работайте, все необходимое у вас уже есть!»
Из воспоминаний театрального критика Риммы Кречетовой: «Репетиции «Подростка» вяло текли где-то в недрах театра, будто хроническая болезнь. Менялись актеры, менялись те, кто ими руководил. Казалось, «Подросток» не закончится никогда. В нем не было вроде бы смысла, зато явно проглядывала простая рачительность: не пропадать же добру. Любимов, при всей своей стихийности, импульсивности, неожиданности переходов от добродушия к раздражению (вот только что улыбался бесхитростно, и вдруг «страшные» глаза, злая ирония, преувеличенно-театральная агрессивность), отличается железной хозяйской хваткой.
Актеры, так долго ждавшие возвращения Мастера, не могли не испытывать разочарования. Мастер предложил им репетировать без него… копируя (!) мизансцены с видеокассеты хельсинкского спектакля. Эту видеокассету смотрели иногда даже в буфете, обсуждая детали между двумя ложками супа. Такого на «Таганке» не было (просто не могло быть) никогда прежде».
Коллектив почувствовал себя обманутым. Губенко заявил Любимову, что тот предал интересы театра. Между ними установились неприязненные отношения. «Политический онанист» – так Губенко охарактеризовал поведение Любимова. Перепалка бывших учителя и ученика, благодаря газетным интервью, стала достоянием всех.
Из дневника В. Золотухина:
«Никто его из страны не выгонял. А нынешний конфликт с министром культуры, членом КПСС, членом ЦК КПСС… Да он ему только на руку. Если бы его не было, он бы его выдумал, впрочем, ведь он его и выдумал. Ну, кто тебе не дает сейчас работать?! «Легче было с Демичевым…» Так это понятно, об этом по-умному-то молчать надо. Ведь в этих оговорках и обнаруживается все. Демичев закрывал продукцию – спектакли, значит, душил художника. Кто сейчас тебя душит? Губенко? Да бог с вами! Работайте, ставьте спектакли или руководите театром, постановками. Вы же не являетесь на работу! И для этого отыскиваете разные причины. И при чем тут членство Николая в КПСС или его министерский портфель? Для другого режиссера – это находка, это фарт, это карта тузовая: ученик-министр, да к тому же играющий».
Л. Филатов: «История его выдворения, на самом деле, непроста. И его пребывание за рубежом, и его возвращение имеет демократически бойкое объяснение. Но есть и другая. Не такая красивая версия, о которой мне бы не хотелось говорить».
Незлобивый Филатов постеснялся сказать свое мнение о «некрасивой истории», зато Любимов всегда и везде будет извращать действительную историю: «…когда господин Горбачев пригласил меня обратно в Россию из вынужденной иммиграции…» Не вынужденная, а добровольная, не Горбачев пригласил, а сам Любимов попросился, когда творчески выдохся на Западе!
Снизошли – простили…
А в театре начинается свара. И как всегда в подобных случаях, люди начинают копание в биографиях, выискивают что-то подлое и непорядочное друг в друге. Делаются сенсационные заявления. В результате страдает, прежде всего, сам театр, его престиж, его марка…
Факт биографии Любимова, касающийся его «военной службы» в ансамбле НКВД, для многих являлся фактом постоянной причастности его к органам. По этому поводу пишет театральный критик А. Смелянский: «Каждый вел свою игру и имел свою маску. Ефремов играл в «социально близкого». Эфрос занял позицию «чистого художника», к шалостям которого относились так, как секретарь райкома должен был относиться к причудам Моцарта. Товстоногов выстроил свою дальнобойную стратегию компромиссов, которые позволяли быть на плаву ему и его театру. Любимов занял особую вакансию – дерзкого художника, почти хулигана, который разрешает себе немыслимые вещи, потому как имеет в запасе какие-то «тайные козыри». Расчет был опасный, но верный: в условиях всеобщего бараньего послушания вызывающе себя мог вести только человек, за которым кто-то стоял…»
Многие тогда открыто говорили, что шеф «Таганки» на коротком поводке у КГБ. Эту версию чуть позже озвучит парторг «Таганки» Борис Глаголин, который в приватном разговоре с В. Золотухиным заявит: «…То, что Любимов писал в КГБ, – для меня это абсолютно ясно. Если бы было что-то, меня, по моему положению парторга, вызвали бы и спросили. Меня за 20 лет никто ни разу ни о чем не спросил… Значит, они все знали от него самого, и ему было многое позволено, и все это была игра».
В своей беседе с корреспондентом «Известий» Н. Губенко заявил, что «Таганка» – это было официально разрешенное диссидентство: «“Таганку” 60—70-х абсолютно неверно воспринимать очагом культурного диссидентства и противостояния режиму. Это не могло быть хотя бы потому, что тогдашний главный режиссер театра Юрий Любимов, отслужив восемь лет в качестве конферансье в ансамбле НКВД, имел хорошие и тесные отношения с силовыми структурами, которые как раз и были призваны наблюдать за диссидентством. Эти контакты не афишировались и длились до того момента, пока не стали невыгодными для Любимова, пока у него не возникла необходимость создания основы своего будущего существования за границей».
