Через 15 лет Любимов признается в нежелании возвращаться в свой театр. Из интервью «Российской газете» 22 апреля 2004 года: «У меня был и второй отъезд, про который никто не знает, – когда все это безобразие с театром началось и достигло полной силы, я уехал из России. Гавриил Попов, он был тогда мэром, прислал мне письмо: “Юрий Петрович, пейзаж Москвы без вас я считаю неполным, я был бы рад, если бы вы вернулись и мы с вами заключили другие условия вашей работы здесь”. Потом артисты прислали телеграмму, что они могут мне собрать деньги на билет. Я посмеялся: они думали, что у меня нет средств приехать сюда. Как они были оторваны от реальной действительности!».
Однако вернулся…
Д. Боровский: «Вернулся Юрий Петрович другим. Особенно это было заметно в театре, в его поведении с окружающими».
Шесть лет работы за границей очень повлияли на мировоззрение Любимова. В беседах и на репетициях Любимов все чаще и чаще рассуждает о политике, все больше становясь назидательным и сварливым. Он упрекал актеров во всех творческих и смертных грехах, он постоянно ставил им в пример тех, с кем работал в Европе. Актеры, не зная, как было там, сравнивали прошлое и настоящее здесь. Сравнивали прежнего Любимова с нынешним. Само собой возникало сравнение Любимова с только что умершим Эфросом. Все сравнения были не в пользу Любимова…
Л. Филатов: «Когда стараниями Губенко, который был во власти, в страну вернулся Барин (так называли Любимова), все были счастливы и не понимали, что долгое пребывание вне Отечества накладывает на человека определенный отпечаток. До его отъезда все эмоции были замешены на любви и преданности. Но после возвращения Любимова люди отвернулись, заметив в нем сильные перемены».
В те дни В. Золотухин записал в своем дневнике: «Все клянут шефа, говорят с ненавистью. А я вспоминаю Эфроса и думаю, как несправедливо поступила с ним судьба, и с нами тоже. Выслушивать от Любимова всю эту поносную гнусь – да, дело малоприятное…»
Любимов уже побывал в жестких условиях рынка, о которых в бывшей социалистической стране не имели понятия. К его ненависти ко всему советскому прибавилось новое видение взаимоотношений в театральном коллективе. Вернувшись, он попал в ситуацию чужого среди своих. Для него было естественно то, что для коллектива театра было совсем неприемлемо.
Годы, проведенные Любимовым за границей, втянули его в западную, более жесткую и рациональную модель человеческих взаимоотношений, а его ученики, перемогавшиеся и ждавшие чуда его возвращения здесь, на родине, остались прежними актерами, обладателями русского менталитета, где допустимы и пренебрежение к дисциплине, и запой, и нервный срыв. «Постзападный» Любимов застал в стенах своего детища прежнюю ершистую вольницу, а значит и прежние проблемы. Режиссер привык к другому и к другим, актеры чаяли встретить прежнего Шефа. Они не узнали и не признали друг друга. «Таким вас, Юрий Петрович, лично я ненавижу», – бросил прилюдно в лицо мастеру Николай Губенко. Любимов в ответ лишь брезгливо поморщился. Произошло взаимное отторжение…
«Я просто ищу новые формы и новые экономические отношения, – сказал Любимов в одном из интервью. – Меня категорически не устраивает эта советская структура, когда кто-то постоянно что-то должен, непонятно чем и непонятно откуда – обязан, а другой считает себя вправе оценивать.
Я бы вернулся к маленькой группе актеров, к маленькому помещению. На Западе работают более интенсивно, и условия там более жесткие. Там система полной ответственности. Это здесь привычка к собесу, к богадельне… Мне надоело советское сюсюканье. Мы какие-то сюсюкалы, сотрясатели воздуха… Страна должна пройти через безработицу… Там очень жестко идет за художником репутация. Володя, побывавший… понял, что в Марселе играть он должен, хоть он умрет. Иначе вся Франция узнает, что он пьянствовал и сорвал спектакль. А жена у него француженка. А врачи сказали, что они не отвечают за его здоровье».
Мысль о маленькой труппе в своем театре зрела у Любимова давно. Просто тогда еще не пришло время. В 1984 году в Лондоне в интервью французскому журналисту Марку Донде он говорил: «Разве у меня был бы такой вертеп, если бы это был мой театр?! Разве я стал бы держать столько дармоедов?»
По оценке коллектива, поведение Любимова – проявление высшего эгоизма. Из интервью Ю. Любимова «Столице», май 1992 года: «Я в коллектив не верю. Это советский бред – коллектив! Вот это их и пугает. Это они и боятся, что столько «коллектива» мне в театре не надо. Мне задают вопрос, как я думаю реанимировать театр, а я говорю, что не собираюсь этого делать. Если труп, то пусть и умирает».
А. Демидова: «По отношению к труппе Любимов ведет себя нечестно и непорядочно!»
Н. Губенко: «Что касается творческой жизни в театре, то основатель «Таганки», как ни прискорбно говорить об этом, уделяет своему детищу несравненно меньше внимания, чем того требует труппа, переживающая смену поколений. Однако скажешь об этом – жди увольнения. А значительная часть актеров – предпенсионного возраста…»
Л. Филатов: «Я не состоял в оппозиции к Любимову и не состою. Речь идет о том, что Юрий Петрович собирается реорганизовать труппу, а значит сократить ее состав. Иными словами, увеличить количество безработных в стране. Я не считаю правильным с его стороны на закате нашей общей биографии, а также учитывая, что театр переживает не лучшее время, проводить реорганизацию. Как будто она чем-то поможет. Нет, она призвана помочь только личному благосостоянию семьи Любимова, не более».
Для Любимова актеры всегда были человеческим материалом, из которого он лепил свои шедевры. Наилучшим подтверждением этому свойству характера были его собственные «показы» Сталина, которые он проводил на репетициях любых спектаклей и в интервью, а затем воплотил постановкой «Шарашки» по роману А. Солженицына «В круге первом». Интересны в этом плане воспоминания Д. Боровского: «Из всех актерских забав больше всего Любимову нравилось «показывать» Сталина. Ну просто обожал. Я сотни раз видел эти «показы» и однажды догадался, что в момент игры и перевоплощения Любимов прямо-таки восторгается Сталиным. Его цинизмом, его хамством, его брезгливостью, его жестокостью и коварством. Но особенно Любимов любил в своих импровизациях «показывать», с каким вкусом Сталин пользовался властью. Абсолютной властью диктатора. Вот и сейчас он играет ту Власть, при которой жил, какую он понимает и чувствует. Власть Государеву. А заодно и Власть свою, режиссерскую.
Так все сошлось. Неожиданно оставив грузинский акцент: “В театре должна быть жесткая диктатура!” Артисты-зэки притихли. А Любимов после паузы повторяет: “Жесткая!”»
