И на фоне этих несчастливых воспоминаний так удивительно читать письмо, которое Гумилев написал Ахматовой из очередного путешествия, все еще надеясь приручить, понять – или самому стать для нее понятным: «Милая Аня, я знаю, ты не любишь и не хочешь понять это, но мне не только радостно, а и прямо необходимо по мере того, как ты углубляешься для меня как женщина, укреплять и выдвигать в себе мужчину; я никогда бы не смог догадаться, что от счастья и славы безнадежно дряхлеют сердца, но ведь и ты никогда бы не смогла заняться исследованием страны Галла и понять, увидя луну, что она алмазный щит богини Паллады. Целуй от меня Львеца (забавно, я первый раз пишу его имя) и учи его говорить «папа»…»
Письмо поэта – поэту. Обычная женщина такое понять не смогла бы.
Ближайшим другом Анны в ту пору был Николай Недоброво: он написал статью о ее творчестве, которую Ахматова всю жизнь считала лучшим, что о ней было написано. Недоброво был влюблен и надеялся на взаимность. Но на беду свою он познакомил Анну со своим лучшим другом, поэтом и художником Борисом Анрепом…
«Волнующая личность, тонкие, острые замечания, а главное – прекрасные, мучительно-трогательные стихи», – записал в дневнике Анреп после первой встречи с Ахматовой.
А Анна между тем влюбилась в Анрепа безумно – пожалуй, это была самая значительная любовь в ее жизни.
Недоброво этого Анрепу не простил и навсегда разорвал с ним отношения.
Анна была опьянена страстью, все ее стихи были о Борисе, о своем чувстве к нему, которое она с самого начала сознавала – обреченным. И этот привкус обреченности придавал особенную прелесть их редким свиданиям. Анна словно и впрямь предчувствовала, что кончается для нее время счастья и начинается время утрат.
Сначала пришла война. Потрясенная Ахматова откликнулась стихотворением-молитвой, которое ей так и не смог простить Гумилев…
Дай мне долгие годы недуга,
Задыханья, бессонницу, жар,
Отыми и ребенка, и друга,
И таинственный песенный дар.
Так молюсь за твоей литургией
После стольких томительных дней,
Чтобы туча над скорбной Россией
Стала облаком в славе лучей.
Ирина Одоевцева вспоминала, как Николай Степанович гневно говорил: «С чем я никак не мог примириться, что я и сейчас не могу простить ей, – это ее чудовищная молитва: «Отними и ребенка, и друга…», то есть она просит Бога о смерти Левушки для того, «чтобы туча над скорбной Россией Стала облаком в славе лучей…». Она просит Бога убить нас с Левушкой. Ведь под другом здесь, конечно, подразумеваюсь я. Впрочем, меня она уже похоронила, как только я ушел на войну: «Вестей от него не получишь больше…» Но против извещения о моей смерти я не протестовал. Меня даже забавляла ее уверенность, что «Архистратиг Михаил меня зачислил в рать свою» и что теперь она может молиться мне «заступнику своему». Но просить о смерти сына, предлагать своего ребенка в кровавую жертву Богу-Молоху – нет, этого никогда нигде, с сотворения мира, не бывало…»
Анна Ахматова. 1924 год
Но, видимо, Гумилев понял стихотворение жены уж слишком буквально.
Или – к моменту разговора с Одоевцевой у него в душе накопились обиды на Анну…
А тогда – тогда Борис Анреп и Николай Гумилев уехали на фронт.
Весной 1915 года Гумилев был ранен, Анна навещала его в госпитале.
Лето она провела в Слепневе, много писала, но чувствовала себя плохо.
В августе умер ее отец. После похорон она наконец обратилась к врачу – и ей поставили самый распространенный для тех времен диагноз: туберкулез. Требовалось срочно ехать к морю, к солнцу. Анна перебралась в Севастополь.
В Бахчисарае она в последний раз встретилась с Николаем Недоброво – он тоже был болен туберкулезом и умер в 1919 году. Анна же выздоровела: не до конца, но все же болезнь перешла из открытой формы в хроническую.
В декабре 1915 года Анна вернулась в Петербург, где уже жил комиссованный по ранению Борис Анреп. Снова начались встречи, редкие – каждую Анна с нетерпением ждала и каждая ею ощущалась как прощальная.
В 1916 году Борис уехал в Англию: собирался на пару месяцев, задержался почти на два года. Перед его отъездом влюбленные обменялись кольцами – обвенчались перед Богом…
Последний раз они виделись через месяц после Февральской революции, когда Борис с риском для жизни перешел по льду Неву, чтобы сказать Анне: он уезжает в Англию насовсем, зовет ее с собой. Ахматова отказалась: Россию – родной, любимый Петербург, Петроград, Ленинград! – она покинуть не могла.
Но ни на что не променяем пышный
Гранитный город славы и беды,
Широких рек сияющие льды,
Бессолнечные, мрачные сады
И голос музы еле слышный.
За последующие годы Ахматова получила от Анрепа только несколько писем. Сама же продолжала писать стихотворные признания в любви к нему Борису Анрепу посвящена большая часть произведений из сборника «Белая стая». Анна дала на прощание Борису бабушкин «перстень черный», которым очень дорожила, о котором написала стихотворение:
Мне от бабушки-татарки
Были редкостью подарки;
И зачем я крещена,
Горько гневалась она.
А пред смертью подобрела
И впервые пожалела
И вздохнула: «Ах, года!
Вот и внучка молода».
И простивши нрав мой вздорный,
Завещала перстень черный.
Так сказала: «Он по ней,
С ним ей будет веселей»…
Анна сказала Борису: «Он Вас спасет». И Борис хранил этот перстень как драгоценнейший талисман, пока не потерял во время бомбежки Лондона…
С Николаем Гумилевым Анна официально развелась 5 августа 1918 года, разрыв же произошел раньше.
Павел Николаевич Лукницкий записал в дневнике свой разговор с Анной Ахматовой:
– В каком году вы отошли «физически» от Николая Степановича?
Она ответила, что близки они были ведь очень недолго.
«До 14 года – вот так приблизительно».
Гумилев – как и Анреп – путешествовал за границей.
Но Николай Степанович, в отличие от нового возлюбленного Анны, решил в Россию вернуться и здесь остаться.
Ирина Одоевцева вспоминала, как Гумилев ей рассказывал:
«Из Англии я решил вернуться домой. Нет, я не хотел, не мог стать эмигрантом. Меня тянуло в Россию. Но вернуться было трудно. Всю дорогу я думал о встрече с Анной Андреевной, о том, как мы заживем с ней и Левушкой. Он уже был большой мальчик. Я мечтал стать его другом, товарищем его игр. Да, я так глупо и сентиментально мечтал. А вышло совсем не то…
Он развел руками, будто недоумевая.
– До сих пор не понимаю, почему Анна Андреевна заявила мне, что хочет развестись со мной, что она решила выйти замуж за Шилейко. Ведь я ничем не мешал ей, ни в чем ее не стеснял. Меня – я другого выражения не нахожу – как громом поразило. Но я овладел собой. Я даже мог заставить себя улыбнуться. Я сказал:
